боярина, молодой князь. – Что ж, может, коли доживу до седых волос, вспомню я нашу с тобой толковню, слова твои, мудрость твою. Но ныне, Яровит, уж прости, не до высоких сих помышлений мне. Дела, заботы. Отец совсем болен, трудно ему управляться. Вот так меж Черниговом и Киевом и мотаюсь.

– Понимаю тебя, князь. У тебя многое ещё впереди. А вот мои силы, чую, на исходе. Потому… Ухожу я с посадничества. Не для моих старых плеч это ярмо. Буду жить в Новгороде, там у меня дом, жена, волости. Старость стучится в двери. Если был я в чём неправ, прости, князь. Надо было сказать тебе, излить душу. Знал: ты поймёшь. А вот отец твой, не ведаю, понял ли бы.

…Они стояли на гульбище княжеских хором, смотрели на вечерний Чернигов, любовались зеленью садов. Майский воздух дурманил головы. Многое оставалось в прошлом, и невестимо что ждало их впереди. Неисповедимы пути Господни.

Глава 65. Последний поход

Вначале Всеволод не придавал важности жалобам Святополка и Давида Игоревича на Ростиславичей, отпускал их гонцов ни с чем. Сыну Владимиру он не переставал повторять: пусть они там друг дружку тузят, нам от этого будет одна польза. Но время шло, а вести с Волыни становились всё тревожнее.

От своих соглядатаев и от людей Святополка великий князь узнал, что Ростиславичи вступили в тесный соуз с ляхами и уграми, что ляхи разоряют сёла Давида и Святополка на Волыни, а Володарь с Васильком даже подступали к Владимиру. По всему было видно, что на западных окраинах Руси назревала новая сумятица.

Опять были страдания, молитвы, страхи. Получалось, что смерть Ярополка ничего не изменила, на Волыни и в Прикарпатье по-прежнему шла война и завязывался ещё один тугой смертельный узел. И надо было его разорвать, разрубить, уничтожить в самом зародыше!

Всеволод решил идти в поход. Не столько боялся он Ростиславичей, сколько опасался ляхов, угров и всех тех, кто мог за ними стоять – латинских патеров, прелатов, епископов, которые несли с собой чуждый русскому человеку крест-крыж и огнём и мечом подчиняли себе непокорные народы. Так было в Поморье, в землях ободритов и лютичей[261], так могло случиться и на Руси.

Тяжело было великому князю, ноги его не разгибались в коленях, болела спина, после нескольких часов езды верхом он пересел в крытый возок и больше уже не покидал его, лишь смотрел в оконце на скачущих всадников да иногда ещё подзывал к себе Владимира, советовался с ним, думал, как быть.

Он знал точно: этот поход будет последним в его земной жизни. Щуря старческие слезящиеся глаза, смотрел он на лазоревое вешнее небо, слушал пение птиц, шелест листвы в придорожных рощах, мерный топот копыт, скрип колёс. Грустно, тоскливо, тяжело было на душе. Вот заканчивается его жизнь, а что он в ней сделал, чего достиг? Власть? Да, но неустойчива его власть. А Руси, а людям что он оставит, какую по себе память? Что сохранится о нём на земле? Неужели одни преступления, одни предательства и ещё это заманчивое, недостижимое, как блеск солнца, «всем володеть»?

И куда пропал внутренний голос, тот, что настраивал его, поддерживал в тёмных многотрудных делах? Или он умер, исчез, рухнул в преисподнюю и ему, Всеволоду, одному теперь держать перед Богом ответ, страшный ответ за свои грехи?!

«О Боже! Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих.

Ибо беззакония мои превысили голову мою, как тяжёлое бремя отяготели на мне.

Я согбен и совсем поник.

Я изнемог и сокрушён чрезмерно; кричу от терзания сердца моего.

Господи! Пред Тобою все желания мои, и воздыхание моё не сокрыто от Тебя.

Сердце моё трепещет, оставила меня сила моя»…

…Большую рать привёл Всеволод на Волынь. Шли в поход черниговцы во главе с Владимиром, переяславцы, ведомые младшим сыном великого князя, девятнадцатилетним Ростиславом, даже Олег пришёл со своими тмутараканцами, на сей раз послушный, покорный воле старшего. Он держался тихо, уклонялся от разговоров, обходил стороной двоюродных братьев и дядю, больше хмурился, молчал, исполняя всё, что приказывали Всеволод или Владимир.

У Свинограда, на берегу реки Белки, в тех самых местах, где не так давно был убит Ярополк, начались переговоры. Ростиславичи отдали всё награбленное Игоревичу и Святополку, но за ляхов, как они говорили, ответ не несли. Становилось ясно: поход под Свиноградом не закончится. Но у Всеволода не было больше сил.

Он собрал у себя в веже племянников, долго говорил, наставлял:

– Старшим над ратью оставляю сына своего Владимира. Все вы ему подчиняйтесь, не ссорьтесь, не противьтесь его воле.

Он смотрел на прячущего в густых усах презрительную ухмылку гордого Олега, на опасливо отводящего в сторону очи Святополка, на обманчивую преданность и льстивые кивки Давида Игоревича, и горько и больно становилось на сердце.

«Они слушают меня только потому, что я – старший, что за мной – Ярославов ряд. А не будь ряда и не будь за мной ратной мощи – разорвали бы на куски, как стая голодных волков, изрубили бы саблями и не мучались бы, не терзали себя мыслью, что сделали зло. Господи, что за люди, что за времена!»

Всеволод замолчал, вздохнул, тяжело, с кряхтеньем, поднялся. Бросил невзначай, обращаясь словно бы к одному Владимиру:

– Ляхов с уграми потрясите, попугайте их, но большой войны не затевайте. Умиритесь, как только согласятся они воротить грабленое.

Забравшись при помощи гридней в возок, великий князь велел держать путь в Киев. Племянники, все трое, дружно выкатились из вежи и провожали его злыми мрачными взглядами.

– Утром выступаем, – отвлёк их ровный властный голос Мономаха. – Готовьте дружины, братья.

* * *

Посреди шатра неярко горел огонь. Владимир, набросив на плечи тёплый плащ-корзно, беспокойно прислушался. За пологом тихо шуршал дождь. Не хотелось выходить, проверять сторожи, раздавать приказы. Но без этого никак было не обойтись. Надев на голову шелом с кожаным подшлемником, князь решительно отдёрнул войлочную занавесь. В глаза ударили яркие огоньки костров.

Он медленно взобрался в седло, объехал лагерь, подмечая ненароком, что дождь становится сильнее, а под копытами коня неприятно чавкает вешняя грязь.

…Как и наказывал отец, Владимир с братьями прошёлся по польским землям, до самой границы с уграми, увёл много пленных, угнал скот. Теперь он терпеливо ждал, надеясь, что в Кракове перепугаются и пойдут на скорый мир. Ведь, по сути, под началом у него были рати всей Русской земли. Начинать же большую войну не