Однако больше я к нему не пойду. Мы с ним в расчете. — Онаподжала губы. —Сукин сын!

— А что случилось?

— Почти целый год я ждала, когда все наладится само собой —как говорится, природа возьмет свое. Не то чтобы я не помогала природе.

Возможно, мы испробовали множество одинаковых средств. —Сотовый мед? — снова улыбнувшись, спросил Ральф. Он не смог сдержаться. «Какойпоразительный денек, — подумал он. — Столько событий, а ведь до вечера ещедалеко».

— Сотовый мед? А он помогает?

— Нет, — расплываясь в улыбке, ответил Ральф, — абсолютно непомогает, но на вкус великолепен!

Луиза рассмеялась и обеими руками сжала его левую руку.Ральф ответил ей легким пожатием.

— Ты ведь не обращался по этому поводу к Литчфилду?

— Нет. Записался на прием, но затем отменил визит.

— Ты это сделал потому, что не доверяешь ему? Потому что онпроглядел Кэролайн?

Ральф удивленно взглянул на женщину.

— Прости, — сказала Луиза. — Я не имела права задавать такойвопрос. — Да нет, ничего. Просто я удивлен, услышав эту мысль от кого-тодругого. Что он… Видишь ли… Что он поставил неправильный диагноз.

— Ха! — Красивые глаза Луизы вспыхнули. — Это приходило наум всем нам! Билл не мог поверить, что ты не притянул его к суду на следующийдень после похорон Кэролайн. Конечно, в те дни я находилась по другую сторонубаррикад, как бешеная защищая Литчфилда. Тебе когда-нибудь хотелось убить его?

— Нет. Мне уже семьдесят, и мне не хочется провести остатокдней за решеткой. К тому же — разве это воскресило бы Кэрол?

Луиза покачала головой.

Ральф сухо заметил:

— Однако то, что произошло с Кэрол, явилось причиной, почемуя не хотел идти к нему. Я просто не мог доверять ему больше или, возможно… Незнаю… Нет, он действительно не мог объяснить причину. Наверняка он знал лишьто, что отменил визит к доктору Литчфилду, как и к Джеймсу Рою Хонгу,известному в некоторых кругах под кличкой «игловтыкатель». Этот последний визитон отменил по совету девяностодвух-или-трехлетнего старика, который, возможно,даже не помнит своего второго имени. Мысли Ральфа обратились к книге, которуюдал ему старина Дор, и к стихотворению, называвшемуся «Стремление», Ральф немог выбросить его из головы… Особенно то место, где поэт говорил о вещах,которые проходят мимо: неизведанные чувства, непрочитанные книги, неведомыеострова, которые он никогда не увидит.

— Ральф? Ты здесь?

— Да, просто думал о Литчфилде. Размышлял, почему я отменилвизит. Луиза похлопала его по руке:

— Радуйся, что ты сделал это. А я вот пошла.

— Расскажи мне. Луиза поежилась:

— Когда дело зашло так далеко, что я больше не моглавыносить это, я пошла к нему и обо всем рассказала. На мою просьбу о снотворномЛитчфилд ответил, что не может выписать рецепт — иногда у меня бывают нарушениясердечного ритма, а снотворное может ухудшить состояние.

— Когда ты была у него?

— В начале прошлой недели. А вчера, как гром среди ясногонеба, позвонил мой сын Гарольд и сказал, что они с Дженет хотели быпозавтракать со мной в ресторане. Чепуха, сказала я. Я еще неплохо управляюсь вкухне.

Если уж вы пускаетесь в такой далекий путь из Бангора, то ясумею это сделать, а потом, если вам захочется прогуляться со мной — я подумалао бульваре, потому что мне там всегда нравилось, — я буду только рада. Именнотак я и сказала.

Она повернулась к Ральфу, горько улыбаясь.

— Я даже не задумывалась, почему это они оба приезжают срединедели, ведь они работают, — к тому же они, должно быть, любят свою работу,потому что говорят только О ней. Я думала лишь, какие они милые… Какиезаботливые… И я приложила все усилия, чтобы приготовиться как можно лучше ихорошо выглядеть, дабы Дженет не заподозрила, что у меня проблемы. Об этом ябеспокоилась больше всего. Глупая старушка Луиза, «наша Луиза», как всегдаговорит Билл… Не делай вид, что удивлен, Ральф! Конечно, мне об этом известно;ты что думаешь, я только вчера вылупилась из яйца? И он прав. Я действительноглупа, но это не значит, что обида ранит меня не так, как других… — Луиза сновазаплакала.

— Конечно, конечно. — Ральф погладил ее по руке.

— Ты рассмеялся бы, увидев меня, — продолжала она, — когда вчетыре утра я пекла тыквенные оладьи, в четыре пятнадцать крошила грибы дляитальянского омлета, а в четыре тридцать принялась за макияж только для того,чтобы быть уверенной, абсолютно уверенной, что Дженет не заведет «Вы уверены,что хорошо себя чувствуете, мама Луиза?» песню. Терпеть не могу, когда онаначинает молоть вздор. И еще, Ральф. Она с самого начала знала, что происходитсо мной. Они оба знали. Поэтому я как бы выставила себя на посмешище.

Ральф считал, что внимательно следит за нитью рассказа, но,очевидно, все же упустил что-то.

— Знали? Откуда?

— Им рассказал Литчфилд! — вскричала Луиза. Лицо ее сновасморщилось, но теперь Ральф увидел в нем не боль или обиду, а ужасный,горестный гнев. — Этот ублюдок позвонил моему сыну и ВСЕ ЕМУ РАССКАЗАЛ!

Ральф онемел.

— Луиза, он не мог сделать этого, — произнес он, вновьобретя дар речи. — Существует профессиональная тайна… Твоему сыну известно обэтом, потому что он юрист, они тоже обязаны хранить профессиональную тайну.Врач никому не имеет права рассказать о том, что поведал ему пациент, покапациент…

— О Боже! — Луиза закатила глаза. — Боже праведный! В какоммире ты живешь, Ральф? Люди, подобные Литчфилду, поступают так, как считаютнужным.

Я-то знала, поэтому дважды глупа, что пошла к нему. КарлЛитчфилд — самонадеянный, тщеславный болван, которого больше интересует, как онвыглядит в подтяжках и стильных рубашках, чем судьба пациентов. — Какой цинизм!

— И правда, это-то и печально. Знаешь что? Сейчас емутридцать пять или тридцать шесть, он считает, что, когда ему исполнится сорок,он просто… Остановится. Останется сорокалетним столько, сколько захочет. Онсчитает, что в шестьдесят люди превращаются в дряхлых стариков и чтобольшинство из них впадают в старческий маразм после шестидесяти пяти, а ужколь вам удастся дожить до восьмидесяти, то нужно благодарить судьбу, если детиотвезут вас к доктору Кеворкяну <Ставший недавно героем нашумевшегосудебного процесса, доктор Кеворкян по желанию обреченных на смерть пациентовприменял разработанный им безболезненный метод мгновенной эвтаназии — добровольногоухода из жизни.>. Дети не имеют права на откровения родителей, и, по мнениюЛитчфилда, такие старики, как мы, лишены всяческого доверия детей. Это не вобщих интересах.