— Звучит неплохо.

— Это название напоминает мне покои в заколдованном замке.Но я посещала некоторых своих старых приятельниц в Строуберри-Филд — доме дляпрестарелых в Скоухегане, — и я ни с чем не спутаю этот зал для стариков. Какего ни назови, он все равно останется медицинским кабинетом, хоть и смножеством настольных игр в углу и головоломок для раскладывания, в которыхвсегда отсутствует несколько карточек, и вечно включенным телевизором,показывающим какую-то белиберду, в которой красивые люди срывают друг с другаодежду и катаются по полу перед камином. В этих комнатах всегда пахнетмастикой… И мочой… Дешевой карамелью, продающейся в жестяных коробочках… Иотчаянием.

Луиза взглянула на него темными глазами:

— Мне только шестьдесят восемь, Ральф. Я знаю, чтошестьдесят восемь ничего не говорят доктору Фонтанирующая Юность, но мне этоговорит о многом, потому что моя мать умерла в прошлом году в возрастедевяноста девяти лет, а отец дожил до восьмидесяти шести. В нашей семье умеретьв восемьдесят — значит умереть молодым… И если мне придется прожить двенадцатьлет в месте, где к обеду приглашают по громкоговорителю, я сойду с ума.

— Я тоже.

— Однако я досмотрела. Я хотела быть вежливой. Закончив, яаккуратно сложила проспекты и вернула их Дженет. Сказала, что было интересно, ипоблагодарила ее. Она кивнула, улыбнувшись, и убрала их в сумочку. Я подумала,что на этом дело и кончится, но тут Гарольд произнес:

«Надевай пальто, мама».

Я так испугалась, что даже не могла вздохнуть. Я подумала,что они уже все устроили и что если я откажусь, то Гарольд откроет дверь, и тамокажутся двое или трое мужчин в белых халатах, один из них улыбнется и скажет:«Не беспокойтесь, миссис Чесс; как только вы примете первые таблетки, вам незахочется жить в ином месте».

«Я не хочу надевать пальто, — сказала я Гарольду, пытаясьпроизнести это тоном, которым разговаривала с ним десятилетним, когда онгрязнил в кухне, но сердце так сильно билось у меня в груди, что я слышала егостук в своем голосе. — Я передумала насчет прогулки. Мне многое еще предстоитсделать сегодня». И тогда Дженет хихикнула, ее смешок бесит меня еще больше,чем ее приторная улыбка, и сказала: «Но почему, мама Луиза, неужели у вас такиеважные дела, что вы не можете поехать с нами в Бангор, после того как мы взялиотгул и приехали в Дерри, чтобы повидать вас?»

Эта женщина не упустит возможности уколоть меня, но яотвечаю ей взаимностью. Я просто вынуждена это делать потому, что за всю своюжизнь не видела, чтобы одна женщина так часто улыбалась другой, не испытываяжелания вцепиться ей в глотку. Но я все же ответила, что мне нужно вымыть пол вкухне. «Взгляни-ка, — сказала я. — Видишь, какой он грязный?»

«Ха! — воскликнул Гарольд. — Не могу доверить, что тыотправишь нас обратно с пустыми руками, после того как мы проделали такой путь,ма».

«Я не перееду в это место, как далеко бы вы ни зашли, —ответила я, — так что можете выбросить эту мысль из головы. Я прожила в Дерритридцать пять лет, половину своей жизни. Все мои друзья живут здесь, и я неуеду». Они переглянулись, как переглядываются родители, когда ребенок перестаетбыть милым, послушным и вцепляется им в хвост. Дженет, похлопав меня по плечу,сказала: «Не надо так расстраиваться, мама Луиза, мы хотим, чтобы пока вытолько посмотрели». Как будто это всего лишь рекламный проспект, и все, что отменя требовалось, — вежливость. Правда, от ее слов у меня немного отлегло отсердца. Я должна была знать, что они не могут заставить меня жить там и даже несмогут оплачивать сами мое проживание.

Они рассчитывали сделать это на деньги мистера Чесса — егопенсию и страховку, потому что он умер от производственной травмы.

Выяснилось, что они уже назначили встречу на одиннадцатьчасов, мне только должны были показать и рассказать. Оттого, что все этообрушилось сразу, я была испугана, но меня ранило снисходительное высокомерие,с каким они обращались со мной, и бесило, что в каждой второй фразе Дженетупоминала об отгуле. Очевидный намек, что отгул она могла бы провести намноголучше, а не тратить его на поездку в Дерри для свидания с толстым мешком,приходящимся ей свекровью.

«Перестаньте волноваться, мама, и поедем, — сказала она. Какбудто мне так понравилась их идея, что от волнения я не знала, какую шляпкувыбрать. — Надевайте пальто. Я помогу убрать со стола, когда мы вернемся».

"Вы что, не слышали меня? — спросила я. — Я никуда нееду.

Зачем тратить такой чудесный осенний день на поездку туда,где я никогда не буду жить? И вообще, кто дал вам право являться ко мне иустраивать весь этот спектакль? Почему никто из вас не позвонил и не сказал: «Уменя появилась одна мысль, мамочка, хочешь послушать?» Разве не так поступилибы вы со своими друзьями?"

И когда я сказала это, они снова переглянулись… — Луизавздохнула, в последний раз промокнула глаза и отдала Ральфу промокший платок. —По их взглядам я поняла, что еще ничего не закончилось. Возможно, я узнала этопо выражению лица Гарольда — точно так же он выглядел, когда таскал шоколад изкладовой. А Дженет… О, ее выражение мне не нравилось больше всего! Я называлаэто «выражение бульдозера». И тогда она спросила Гарольда, сам ли он расскажет,что сообщил ему доктор, или это лучше сделать ей.

В результате они рассказывали оба, и к тому времени, когдавыложили все, я была в таком гневе и таком страхе, будто подо мной рухнулаземля.

Единственное, что никак не укладывалось у меня в голове, —как же Карл Литчфилд осмелился рассказать Гарольду то, что, считала я,останется между нами. Просто позвонил и рассказал, будто это было в порядкевещей. «Значит, ты считаешь меня сумасшедшей? — спросила я Гарольда. — К томуидет? Ты и Дженет полагаете, что к шестидесяти восьми годам у меня крышапоехала?»

Гарольд покраснел, стал шаркать ногами и что-то бормотать.Мол, он ничего такого не думает, но он должен побеспокоиться о моейбезопасности, как я беспокоилась о нем, когда он был маленьким. И все это времяДженет сидела у разделочного стола, теребила оладью и бросала на своегомуженька взгляды, из-за которых мне хотелось ее придушить — будто она считала,что он неоперившийся петушок, пытающийся говорить как юрист. Затем Дженетвстала и спросила, может ли она «воспользоваться удобствами». Я еле сдержалась,чтобы не сказать, какое это будет облегчение, если она выйдет хотя бы на паруминут.

«Спасибо, мама Луиза, — сказала она. — Я ненадолго. Нам сГарри нужно скоро уезжать. Если вы считаете, что не можете поехать наназначенную встречу, нам больше не о чем говорить».

— Какая прелесть, — заметил Ральф.

— Моему терпению настал конец, я и так сдерживалась слишкомдолго. «Я всегда прихожу на встречи, Дженет Чесс, — отрезала я, — но только нате, которые назначаю сама. И мне нет дела до тех визитов, о которых за менядоговариваются другие». Она воздела руки вверх, как будто я была самымнеразумным человеком на земле, и оставила нас наедине с Гарольдом. Он смотрелна меня огромными карими глазами так, словно ждал извинений. Мне даже началоказаться, уж не следует ли извиниться, только бы с его лица исчезло выражениекоккер-спаниеля, но я этого не сделала. Ни за что. Я просто смотрела на него, ивскоре он не выдержал и сказал, чтобы я перестала сердиться. Гарольд сказал,что он просто беспокоится, как я тут живу совсем одна и, мол, он просто пыталсябыть хорошим сыном, а Дженет — хорошей дочерью.