Я потоптался подле прямоугольной панели, прокручивающей названия точек на оси координат и номеров летающих средств, наделенных способностью меня туда доставить. Небольшое количество людей улыбались мне с разных сторон, но в ответ на их улыбки я принялся свирепо зевать, а после — оглушительно зачихал.

Наибольшей притягательностью, ясно, отличилась точка М., удачно совпало время вылета, и через час, пройдя утомительные процедуры, я находился в самолете. Недуги мои унялись, проявляясь лишь изредка, но вместо них тело обглодала пронзительная слабость, от которой мне опять сделалось тоскливо и захотелось жалости в свой адрес. Рядом разместилась молодая пара, они держались за руки, весело шептались и предавались поцелуям, явно игнорируя меня, что было нормально.

Я принялся смотреть в иллюминатор, там казалось интересно первые десять минут полета, пока железное тело не погрузилось в фантомные миры облаков. В тот миг стало мерещиться, что жизнь представлена только узким пространством самолета.

Я открыл журнал, вдыхая его приторный запах. Я ненадолго отвлекся, созерцая глянцевых женщин, изучая множественные вещи, большинство которых забывал, как только переворачивал страницу. Журнал закончился так же быстро, как в сердце моем засвербело подозрительное беспокойство, основной платформой которого распозналась зависть. Я пытался не смотреть туда, где увлеклись до вязкости влюбленным диалогом, который остро пульсировал в моем мозгу каждым словом. Я наклонился вперед, вклеив свой взгляд в черную рамочку телевизора.

Впереди тоже сидела пара.

— С днем рождения, любовь моя, — услышал я и заскрежетал зубами, пытаясь не обращать внимания, но у меня не получилось, а перекрестный огонь весенних грез в середине августа почудился нарочито громким.

Я попросил вина, потом еще, вместе со мной основательно предалась вину молодежь, становясь все страстнее и яростнее. Я пытался умиляться, но все больше завидовал.

— Спасибо, — зашептал спереди тонкий пленительный голос. — Спасибо…

— Я тебя люблю, — почему-то мне в ухо сказали справа, отчего я вздрогнул, но увидел лишь всклоченный затылок его и ее острый локон.

— Ты необыкновенная, — продолжали издеваться спереди.

— И ты, — горячо говорили справа.

Вино подбросило мне зуд в вены, я заелозил в кресле, желая скорейшего приземления любой ценой. Борясь с зудом, я выпил еще пару бокалов, но эффект походил на привлечение огня к бензину, и вскоре я едва сидел, силясь не слушать и слушая, пытаясь не думать и думая.

Я опять отдался иллюминатору, выглядывая снежные макушки вековых гор, что иногда мелькали в бесконечной облачной вате. Долго не моргая, глядя на ослепительное зрелище, я будто пробудил третий глаз во лбу. Взгляд мой сосредоточился и усилием воли отстранил великолепную картинку назад за пластиковую линзу иллюминатора, а в одном из возможных углов его проявился древний рисунок тонким пальцем. Кто-то когда-то удивительно совершенно нарисовал на гладкой прозрачности мелкий рисунок двух дутых сердец: одно — весомо крупнее, другое — аккуратно поменьше. От осознания почти невидимой данности я словно растекся в кресле большой вздрагивающей эмоциональной лужей. Дыхание мое участилось, бросило в пот. Я вцепился в подлокотники, силясь усидеть, и ощущение чего-то навсегда потерянного с размаху упало мне на голову.

Когда самолет пошел на посадку, мое лицо имело цвет простыни, а пальцы глубоко увязли в податливый пластик. Проявилось предчувствие неминуемой беды, я в секунду уверился, что самолет не приземлится как следует. Стало жаль себя, стало жаль пары справа и спереди, в ином свете прорезались события последнего и не совсем времени. Эмаль цинизма, в ключе которого я воспитывал себя все прошедшие полгода, покрылась миллионами трещин. Они побежали с невероятной скоростью, соединяясь в созвездия, после чего принялись осыпаться мелкой скорлупой, высвобождая жидкую массу горячего эмоционального тепла.

Мне сделалось легче, я обмяк и приготовился спокойно разбиться о землю.

Самолет медленно снижался, я чувствовал приятное давление на каждую пядь тела, одновременно купаясь в пенистой ванне чувственных переосмыслений. Добро заполнило мою голову до краев, и, замерев в ласке этого морального массажа, я сумел вернуться в реальность, лишь когда железная птица мягко вздрогнула, ювелирно поймав взлетную полосу.

В точке М. оказалось очаровательно тепло, щурясь от приветливого солнца, я в восторге ступил на ступени трапа, а оттуда — в длинное тулово немого автобуса. Множество пассажиров заполнили его со скоростью воды, меня прижало к просторному окну. Широкие двери, вздохнув, воссоединились, и агрегат помчался по терпеливому асфальту с неожиданной прытью.

Ветер ворвался в салон сквозь длинную форточку, вдребезги разбиваясь о мое лицо. Я почувствовал, как невидимые ладони обняли меня за голову, запустив пальцы глубоко в волосы, одновременно и страстно целуя мой рот. Я закрыл глаза, отдавшись мгновению.

Толпа, казалось, отступила, перестав существовать, автобус несся к оплавившемуся на жаре зданию аэропорта, плодя иллюзию полета. А я продолжал целовать собственную реальность, собственное есть. Или жизнь моя, вдруг наполнившаяся смыслом, синхронно и сладко продолжала целовать меня.

Во тьме закрытых глаз с налетом яркого солнца за шторами очей точно, до мельчайших деталей, нарисовалось лицо Сашки. Схематичное в стилизации карандаша, но от этого невыносимо живое. Как бы то ни было, смысл жизни моей имел ее черты, ее блеск глаз, ее улыбку, и этот поцелуй оформился мне понятным образом именно через образ ее.

Я распахнул глаза, и лицо исчезло, а поцелуй остался, он продолжал таять на моих губах, и тонкие ласковые пальцы по-прежнему играли с моими волосами.

В здании аэропорта я купил сотовый телефон и, дрожа руками от нетерпения, оформил номер. Бумажка с вязью цифр лежала на дне чемодана, я не уничтожил ее раньше, объяснив себе это проявлением излишней эмоциональности.

«…зачем рвать фотографии и прочую атрибутику?.. только безразличие вылечит от этой болезни, а излишняя эмоциональность загонит в ту же самую реку вновь...»

Или это подсознание, зная все гораздо лучше меня самого, оставило мне такую лазейку, выход в случае возможного переосмысления, которое сознанию тогда казалось невозможным?

Торопливо я набрал номер. Оказалось, я не нуждался в подсказке, номер по-прежнему был выдавлен на меди своенравной памяти.

Спустя длинную паузу родился гудок, потом другой, раздались траурные звуки отбоя. Я перенабрал. Гудки, опять на другом конце провода положили трубку. Так повторялось несколько раз. За это время я успел пообедать в кафе и покинуть уютное здание аэропорта. Однако стоило мне выбраться на стоянку такси, чтобы следовать в пока не определенном направлении, как телефон задрожал нервной дрожью.

Высветилось сообщение:

«…ты знаешь, где искать меня…»

Я все понял, вернулся назад и купил еще один билет. Он адресовал меня в южную точку в российской системе координат, где когда-то я провел небольшое количество дней, осваивая непростой мир абсента.