— Почему ты делала то, что ты делала?

«...я не уверен ни в тебе, ни в себе...»

— Потому что иногда ты вел себя как жирная, жужжащая муха.

— Ты всегда будешь говорить так, как ты говоришь?

— Я буду стараться говорить иначе. — Она увела взгляд в сторону и почти незаметно улыбнулась краем рта.

— Почему-то и в это я не верю.

«...или это будешь не ты…»

— Понимаешь ли, любимый, — уже злее выдала моя демоническая девочка спустя короткую нетерпеливую паузу. — Мы приговорены друг к другу, друг без друга нас нет. Мы можем бороться с этим, но бывает любовь как карма. Тогда телефоны перестают работать, чтобы мы не созванивались с кем-то другим, отец-дьявол понимает, что бессилен. Все происходит так, чтобы ты был моим, а я — твоей. Я долго думала об этом, хотела забыть тебя, как круги на воде. Я думала — ты не нужен мне. Но оказалось, что это непросто, оказалось, что каждый твой прыжок — часть моей жизни, если я хочу, чтобы ты остался жив. Видимо, есть потусторонний смысл в нашей интеграции, милый, ритуальность, которую даже мой отец не видит, но чувствует. своего рода каббалистика. Без нашего союза мир расползется на клочки, распадется на атомы. Мы — винтик в середине мироздания. Ни я, ни ты отдельно не представляем ценности. Не просто так я постоянно ищу тебя, не просто так ты нашел этот камень. Здесь ведь море гальки, а ты нашел его за три дня. Ты чувствуешь меня издалека, так же как я тебя. Я вычислила вас с Тенью не по ее запаху, я нашла вас потому, что всегда знаю, где находишься ты. У меня было свое море гальки.

— Я не верю в этот бред. Вы с отцом мастера иллюзии, ты просто не хочешь оставить меня в покое. Может быть, не только меня, — парировал я, играя желваками.

— Иногда мне кажется, что смотреть рекламу и говорить с тобой — одно и то же, — раздражение выплеснулось на ее правильные черты, отточив их до остроты.

«…не знаю, зачем я терплю это…»

— А я люблю рекламу.

— Поверь, я могу научить тебя невероятным вещам. Я научу тебя программировать жизнь с помощью предметного мира. Иногда постановка предмета превращает его в винт, на котором начинают стремительно крутиться шестеренки твоей удачи, а если каждому предмету найти то самое — особенное место? Тогда успех захлестнет тебя. Ты еще только генерируешь цели, а они уже — с невероятной скоростью — воплощаются в материальном мире. Так будет! Я научу тебя управлять людьми так, будто они созданы, чтобы послужить маленьким сгустком энергии в достижении твоих задач. Я научу, как вкладывать в их голову фанатическое убеждение в необходимости того или иного действия. Ты сможешь управлять массами. Я научу тебя заглядывать в чужие головы, желанием мысли ты сможешь отнимать у людей их таланты. А как тебе понравится — ты сможешь изменять чужую память!

— От некоторых вещей у меня мороз по коже. — Я попятился, а она подступала ко мне.

«...забирать то, что по определению неба не является твоим...»

— Что же ты такой глупый? Ты был лишь овечкой из стада, которое я преспокойно пасла. Случайно прибился, как и прочие, но быстро стал любимой, с красным бантом на шее. А теперь я распустила стадо, не осталось никого, потому что гоняюсь за тобой.

— Это все ложь! — Я чувствовал ее дыхание, раскаленное и вкусное.

«...ложь — вкусная, как карамель…»

— Я жизнь тебе спасала не менее трех раз, свинья неблагодарная!

— Ты это делала не для меня, не из хороших побуждений. Ты не могла позволить, чтобы я достался Боли, так?

— При чем тут Боль? — прищурилась демоническая девочка.

— Я знаю, кто она, — заявил я.

— Это одна из причин, но не единственная. — Сашка не спорила, но голос ее стал злее. — Любые действия пронизаны хитросплетениями мотивов. Я не могла позволить, чтобы моя любимая и горячо любящая овечка просто прыгнула с обрыва.

«...и разбилась на нелепые осколки...»

— Есть вещи, которые я любил очень недолго, — пиво, кальян и ты, — отрезал я.

— Ты нашел меня, чтобы плеснуть кипятком своей злости?

— Ты — суккуб, — по слогам произнес я ей в лицо, мы стояли вплотную.

— Ты не думаешь так! — Мне показалось, что в глазах ее сверкнули слезы, но давно стемнело, и утверждать я не мог. — Может, ты и разлюбил кальян, может, не пьешь пиво. Но меня ты любишь, любишь больше всего на свете. И никогда никуда от меня не денешься.

— Ты — человек, который причинил мне самую невыносимую, самую злую, самую нестерпимую боль, которую только можно представить. Я никогда не прощу тебя.

«...не ты первый…»

— Тебя нет без меня.

— А ты? Ты есть без меня? — сник я так же резко, как завелся.

— Все справедливо и для меня! — Она кричала.

«...будто не видишь...»

— Тогда верни мне мою душу. — Я знал, как проверить ее искренность.

— Что? — Глаза Сашки зловеще сузились. — Какую, отец тебя возьми, душу?

— Верни мое сердце, ты забрала его отсюда. — Я показал на свою исполосованную грудь.

— Ты сам отдал мне его, — процедила демоническая девочка. — Я не забирала.

— Верни его на место! — тихо, но твердо приказал я.

— Зачем оно тебе, дорогой? — Голос ее опять дрогнул. — Поверь, в моих руках надежнее, чем в твоих.

— Это мое сердце! — объяснился я одной фразой.

— Я подумаю, — тихо произнесла Сашка. — И приму решение.

«...когда-нибудь...»

Из ниоткуда, заставив меня вздрогнуть, а посредством изменений моего лица испугав и Сашку, за ее тонкой спиной объявился Ит. Выражение его жирной физиономии отливало хладнокровной злобой, глаза зловеще прищурились.

Я не успел сказать ни слова, как он сделал резкое движение, от которого к лицу демонической девочки прилили бель и холод.

— Ой… — сказала она тихо, и губы ее сделались прозрачными.

Ит вильнул вправо, и сквозь щель между рукой Сашки и ее телом я увидел в руке его большой тонкий нож — стилет.

— Нет! — завопил я, осмыслив, что происходит. — Не делайте этого!

Сашка вздрогнула опять, по прекрасному лицу ее пробежала рябь, а в глазах прорезался недобрый огонек. Она подпрыгнула, обернувшись вокруг своей оси и явив моему дрожащему глазу алую спину, а Иту — очаровательно разъяренный лик. Ит отступил от неожиданности, но, опомнившись, взмахнул своим оружием.

«...что же ты делаешь...»

Чуть раньше нового удара Сашка издала истошный визг, пронзительность которого размазалась о напор толстяка. Секунда — и он взмыл вверх, где, превратившись в едва различимую точку, птицей пересек значительный кусок неба и рухнул далеко в море, не донеся до нас даже звука.

Оттолкнув меня, столь же неожиданно в заварушке объявился Ур, выхватывая из-за пояса шортов еще один стилет. Я, просыпаясь, вцепился ему в голову, но не успел ничего сделать, и еще один острый укол пришелся под беззащитную лопатку.