— Какая-то сука проколола все покрышки… Обезлошадели.

— Может, подполковника догоним? — подал голос Мазур. —На его машине доберемся?

— Эх, была бы у меня стопроцентная уверенность, что мына его машине доберемся именно туда, куда стремимся… — сказал Кацуба. — Что заобстановочка на улице, Паша?

— Так, легонький разгул страстей… Шатается поддавшийнарод, кое-где все еще потрошат магазинчики, милиция мечется, но ее мало, вродебы попросили с базы солдат…

— Понятно. Веселого мало. Ну, пойдем пешочком.

— Что-то меня берут подозрения…

— Глупости, Паша, — сказал Кацуба. — Серьезный народ нестал бы протыкать покрышки. Подождал бы где-то в отдалении, на выезде, даполоснул из бесшумки. Так что самое большее, что нам может грозить, — народнесерьезный… Я пошел собираться.

Мазур чуть ли не на ощупь побросал вещи в большую сумку —фонарик окончательно сдох. «Надо бы посидеть на дорожку», — мелькнула дурацкаямысль. За окном слышался гомон и топот: тиксонцы продолжали наслаждатьсясвободой, по расейскому обычаю привычно перепутав ее с анархией…

Кацуба позвал из коридора:

— Орлы, на крыло!

Мазур подхватил сумку на плечо, и они двинулись по залитомумраком коридору, пересекая падавшие из окон полосы чуточку разжиженной звезднымсиянием темноты.

У лестницы майор остановился, прислушался, машинально сунулруку под куртку.

— Что?

— Опоздали, кажется…

Теперь все трое, слышали, как в вестибюле, надсаживаясь,орет злой и решительный голос:

— Стоять! Стоять, говорю! Оружие применю!

Голос явственно приближался к ним — кричавший помаленькуотступал от входной двери.

Залившая вестибюль густая тьма вдруг озарилась лучамифонариков, ворвался топот, зазвенело, разбиваясь, стекло. Громкие яростныекрики совершенно заглушили продолжавшего вопить что-то грозное милиционера,негромко, совсем неубедительно хлопнул выстрел, опознанный Мазуром по звуку какмакаровский — и сделанный в воздух, несомненно.

Тут же началась придушенная яростная возня, прорывалисьазартные выкрики:

— Против народа, сука?

— Сатрап хренов!

«Сатрап» — значит, интеллигенция хулиганит, — подумал Мазур.— Только она еще такие словечки помнит…»

Внизу, кажется, сломили слабое сопротивление единственногостража порядка. И точно, перекрывая прочий гомон, торжествующий бас возвестил:

— Готово, вот она, пушка!

Истерически закричала женщина, кричавшая, что она здесь нипри чем, а искать следует в двести шестом номере.

— Ходу! — скомандовал Кацуба. — Кидаем шмотки, к черту!

Мазуровский номер был ближе, в него и кинулись, ухитрившисьс первой попытки угодить ключом в замочную скважину. Вверх по лестнице волнойподнимался топот.

Майор, матерясь под нос, дергал заклеенное окно. Подалосьнаконец. В дверь уже начинали дубасить кулаками и ногами, но она, сработаннаяна совесть, могла продержаться долго.

— Живо! — приказал Кацуба, держа распахнутую створку,словно предупредительный швейцар.

Мазур полез первым, нога сорвалась, он едва удержалравновесие, ухватившись за вторую створку, одним прыжком перемахнул наневысокий балкон, огражденный толстыми каменными перилами. Казалось, внизуглубокая пропасть.

Сгруппировавшись, он прыгнул в темноту, удержался на ногахпо всем правилам, инстинктивно отпрянул не на открытое место, а к стене — тамбыло безопаснее всего, прыгавшие следом не свалятся на голову.

Распластанной летучей мышью мелькнул Паша, приземлился,грамотно согнув ноги в коленках, его повело в сторону, но устоял, а следомобрушился Кацуба.

Они прислушались, стоя тесной кучкой.

— Вон они! Вон они! В окно выпрыгнули!

Неизвестный доброхот дико орал с гостиничного крыльца, потомкинулся в вестибюль, оглашая его теми же громогласными донесениями.

— Веди, Сусанин, — сказал Кацуба. — Ты город лучшезнаешь…

К крыльцу с обеих сторон спешили запоздавшие на расправу,еще ничего толком не соображавшие в изменившейся обстановке. Один, светя передсобой, окликнул Кацубу:

— Что там орут? Сбежали они, что ли?

— Да вроде, — протянул Кацуба.

Послышался сдавленный хрип, шум падения тела. В следующиймиг Кацуба хладнокровно выхватил фонарик из руки упавшего, кинул его Паше, тотпоймал на лету — и, подсвечивая дорогу короткими вспышками, кинулся куда-то водворы.

Мазур сосредоточился на одном — не споткнуться. Бежал завспышками, слыша рядом короткое, экономное дыхание майора, задевал иногдаплечом что-то твердое, проблески фонарика то скользили по земле, то уходиливперед, во тьму, выхватывая какие-то углы, ржавые стены сараюшек, кучи хлама…Наперерез промчалась с диким мявом одуревшая кошка, кто-то закричал слева, спьяным азартом кидаясь наперехват неизвестно зачем. Паша отшвырнул егомимолетным скользящим ударом, завернул за угол…

Мазур полетел кубарем, не успев ничего сообразить, лицомугодил во что-то живое, теплое, шарахнувшееся, вокруг моментально начался ад —рычанье, визг, непонятное мельтешение темных тел, что-то, словно капканом,зажало правую ногу и тут же отпустило. Совсем рядом послышался дичайший вопль —это орал Кацуба, стоя на месте, поднимая Мазура за шиворот.

Все кончилось столь же мгновенно. Вдали затихал мелкийтопоток, слышался визг и лай. Только теперь Мазур сообразил, что стряслось: онис маху влетели в самую середину расположившейся на ночлег собачьей стаи,оттаптывая лапы, хвосты и головы…

— Посвети, — сказал он. — Меня вроде цапнули…

Паша посветил:

— Ерунда, даже штаны не порвала… А ты?

— Да это я просто так орал, — сказал Кацуба. — Впорядке запугивания. Не стрелять же было в них… — Его прошиб чуть-чутьистерический смешок: — Мужики, названия этому идиотству я и не подберу. Трипрофессионала, терминаторы, убивцы, драпают по темным закоулкам от разъяреннойдеревенщины… Вы в конторе помалкивайте, а то засмеют и клички приклеят…

Они заржали — ситуация и в самом деле была дурацкая, скажикто Мазуру, не поверил бы.

— А в общем, веселого мало, — рассудительно сказалКацуба, отсмеявшись первым. — Эта деревенщина могла, навалившись скопом, такотмудохать… Пошли?

Они пустились в осторожные странствия по темным улицам. Парураз пришлось обходить разгромленные магазины, возле которых стояли в ореолевспышек милицейские машины. Один раз деловой рысцой пробежали мимо магазина, ккоторому милиция еще не подоспела, и из темной его глубины таскали охапкамиспиртное бодрые аборигены, подбадривая друг друга бодрыми выкриками. Кто-тодаже гостеприимно заорал вслед: