русский богатырь скажет опять и опять своевластное слово!.. Спасибо вам от всего русского сердца!..

Но как-то там еще со славянскими ручьями дело обернется, а пока что развеселая Москва закрутила Пушкина в своих водоворотах. Нащокин устроил в его честь вечер с цыганами и вернул ему долг в 7000 рублей. Но большего достать не удалось.

С этим он и вернулся к концу декабря в Петербург. Здесь узнал о своем избрании в члены Российской академии и о том, что ему пожалован чин титулярного советника с приведением к присяге…

Глава 9. 1832 год

Наступил новый, 1832 год. Новый год они встречали с Натали у Карамзиных вместе с Вяземским, его сестрой Полуектовой, Жуковским… Первого января чета Пушкиных посетила родителей поэта. В гости к Пушкиным и по своим делам приехали дед Натали А. Н. Гончаров и ее брат И. Н. Гончаров.

Пушкин все острее чувствовал, что капкан богатой светской жизни, в которую он ринулся, все более и более лишает его свободы. Часто ему точно воздуха не хватало. Он залез в новые долги, взяв в долг у дальнего родственника, Н. Оболенского, 10 тысяч рублей.

В письмах к Прасковье Александровне в Тригорское он писал, что самое мудрое в его положении было бы жить в Михайловском и поливать капусту. Но вместо капусты он теряет силы в поисках денег, которые нужны были ему до зарезу. И неудивительно, ведь если он нанимал квартиру, то непременно в пятнадцать комнат, у него был полон двор ненужной, пьяной, ленивой, распущенной дворни, которую он иногда должен был сам усмирять «святым кулаком по окаянной шее», как говорили холопы. Из гордости и любви к жене он не только не хотел отказать Натали в чем бы то ни было, но, наоборот, старался угадать и предупредить ее желания. А она о капусте и слышать не хотела, и, когда он раз завел разговор на эту тему с приятелями, она расплакалась: «Да ты совсем с ума сошел!..» И долго дулись один на другого: он на нее за то, что она не пускает его к капусте, – он не высидел бы там и недели, конечно, – а она на него за то, что он мелет всякий вздор о какой-то там капусте, а не старается жить, как все… Нет, не получилось ему написать на чистом листе молодой жены свою историю. Наоборот, молодая жена, будучи уверенной в его безграничном чувстве к ней, начала сама творить историю его жизни. Сработал еще один капкан, который душил его до последних дней жизни…

Царское жалованье пошло ему, но что были эти несчастные пять тысяч среди петербургского роскошества! Через Бенкендорфа он пытался продать казне за 25 000 рублей статую Екатерины Великой, привезенную из Полотняного завода в Петербург, в чем ему было отказано. И другой червь точил его душу все более и более: чем больший успех имела Натали в свете, тем больше он боялся за нее и ревновал ее. Но в то же время он делал все, чтобы успех этот был еще головокружительнее. Он поступал как человек, который, боясь, что его дом сгорит, обкладывал бы его со всех сторон соломой. И чувство бессмыслицы этой жизни вдали от своей скопской капусты не мешало ему нисколько становиться перед другими в молодецкую позу и показывать, что эта его дутая жизнь и есть как раз та, которая ему нравится…

Натали, с большим уже животом и похудевшая, стояла тем временем в его рабочей комнате и широко раскрытыми глазами читала бумажку, которую она нашла на его столе. На ней начисто переписанное его рукой стояло его новое стихотворение:

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,

Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,

Стенаньем, криками вакханки молодой,

Когда, виясь в моих объятиях змеей,

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний

Она торопит миг последних содроганий.

О, как милее ты, смиренница моя,

О, как мучительней тобою счастлив я,

Когда, склонясь на долгие моленья,

Ты предаешься мне нежна, без упоенья,

Стыдливо холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему.

И разгораешься потом все боле, боле,

И – делишь, наконец, мой пламень поневоле…

Вся красная, испытывая такое ощущение, как будто ее выставили голую