говорил Жуковский, – вспоминал царь, не переставая смотреть на смущение Натали. – Кажется, он просил определить тебя на службу… Но… я в затруднении… какая служба будет по сердцу поэта?..

– Кажется, такая, государь, – отвечал прямо поэт, – которая не будет занимать у меня много времени, оставляя его для литературного творчества. Материальная необеспеченность не позволяет мне надеяться на жалованье.

– Ну, хорошо. У нас, к стыду нашему, до сих пор нет хорошего жизнеописания императора Петра Великого, – сказал царь. – Так вот, если хочешь, я прикажу Нессельроде вновь принять тебя – для порядка – на службу с повышением в чине, открою тебе государственные архивы, а ты напиши мне историю Петра. Раз ты женат, надо содержать семью… Ты напиши прошение Бенкендорфу. Все будет сделано.

– Благодарю, государь, – поклонился Пушкин.

– Постой. Жалованья я положу тебе пять тысяч. Конечно, это немного, но это больше, чем получают генералы. Больше пока нельзя… – продолжил царь, все так же рассматривая Натали.

– Ваше величество, я несказанно благодарен вам.

– Отлично. Постараюсь сегодня же сделать распоряжение, но не знаю, успею ли, – сказал царь. – Ты, вероятно, слышал, что в новгородских поселениях беспокойно?.. Надо съездить, посмотреть самому…

Царь с царицей кивнули и пошли дальше своей павлин-ной походкой.

– Поздравляю, – торжественно прошептала фрейлина Пушкиным…

Через два дня Наташа была официально представлена Екатериной Ивановной императрице во дворце.

Вернулась она домой после царского приема, благоухая духами и восторгом, опьяненная комплиментами и улыбками царской четы, возбужденная гордостью честолюбия. Наташа бросилась на шею с поцелуями задумавшегося мужа.

– Ах, Александр, Александр, я так счастлива! Прямо ошеломлена, очарована на всю жизнь! Императрица с восхищением приняла меня и наговорила кучу комплиментов. Я умирала от наслажденья. Меня бросало то в жар, то в холод от волнения. Все фрейлины смотрели на меня с завистью. Я сегодня же напишу обо все этом домой. Воображаю, как будут завидовать Катенька и Сашенька. Не правда ли, милый?

Пушкин хорошо понимал цену этого чуда, но, любя жену и не желая омрачать ее детский праздник, ограничился нежным предупреждением:

– Право же, моя милая женушка, поверь мне, все твои восторженные увлечения царским двором будут нам слишком дорого стоить. Во-первых, это нарушит наше спокойствие, а во-вторых, у нас нет средств, чтобы тянуться за придворным блеском. Ты, радость моя, не забывай о наших громадных долгах. Ведь к тому же эта придворная жизнь – сплошная внешность, пустота. Добра не жди.

– Нам обещала помочь тетенька, – попробовала, надув губки, возразить Натали, – она очень добрая. Она так много заботится о нашей жизни, о моих туалетах… Она обещала мне еще одно платье.

– Эх, ты, моя прелесть, – улыбнулся Пушкин. – Тетка заботлива, добрая, что и говорить. Но пойми, женка, – тем, что сошьет она тебе еще одно платье, делу не поможешь. Нам надо думать о будущем.

– Ну, ничего, ничего, – беспечно утешала жена, – увидишь, что все будет хорошо. Я уверена. Государь обещал тебе службу, и ты будешь получать жалованье. Теперь станет легче и лучше. Вот увидишь…

Пушкин закурил трубку и улегся с книгой на диван. Но не читалось. Он понял, что семейному благополучию грозит опасность, если жену ослепит мишура царского двора, эта золотая паутина, в которую может угодить его жена, ослепленная ее внешним блеском. Для Натали это было неудивительным. Вырвавшись из сумрачной атмосферы родительского дома, она впервые оказалась в окружении не просто блестящего общества, а самой царской семьи. Для провинциальной девушки, каковой и была Натали, такой переход был подобен яду, который мог отравить и более опытную душу. Чувство подозрительной ревности вызвал у Пушкина и пристальный взгляд царя, которым он одарил его жену…

Ему вдруг захотелось бросить это Царское Село, бежать от его лживых объятий, чтобы очутиться снова там, в родных местах Михайловского-Тригорского, и поселиться бы там где-нибудь в деревенской простой избушке, на берегах голубоокой Сороти…

Теща и здесь доставала его своими нападками. Наталья Ивановна продолжала в письмах настраивать Натали против мужа. Пушкин не выдержал и, в конце концов, вынужденно объяснил теще свое понимание семейных отношений: «Жена не может, сохраняя приличие, позволить говорить себе, что муж ее бесчестный человек, а обязанность моей жены – подчиняться тому, что я себе позволю. Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года… Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить…» Он снова напомнил ей о долге: «Я не требую возврата денег и никоим образом не тороплю вас. Я только хочу в точности знать, как вы намерены поступить, чтобы я мог сообразно этому действовать…»

Обеспокоенный сложным материальным положением семьи, Пушкин пишет письмо Бенкендорфу о разговоре с императором и возможности вернуться на службу. При этом он напоминает, что низкий его чин является препятствием на служебном поприще. За семь лет службы в течение 1817 по 1824 годы в Иностранной коллегии, за выслугу лет ему полагалось еще два чина, но бывшие его начальники забывали о представлении.

Бенкендорф в своей записке графу Нессельроде пишет: «Государь велел Пушкина принять в Иностранную коллегию с позволением рыться в старых архивах для написания истории Петра Первого…»

Пушкин в эти дни обеспокоен своими долгами, справляется у друзей об их состоянии, много работает, заканчивает «Сказку о царе Салтане», готовит сборник «Стихотворения Александра Пушкина. Часть 3», возвращается к работе над девятой главой «Евгения Онегина», задумывается над изданием собственного журнала, хлопочет в пользу семьи Дельвига, ведет обширную переписку, в письме к Осиповой спрашивает о возможности купить для себя село Савино рядом с Тригорским, часто бывает у родителей, посещает лицей, где его восторженно встречают.

В середине октября Пушкины с дачи возвращаются в Петербург. Поначалу поселились у Измайловского моста в доме Берникова, но через несколько дней переезжают на Галерную улицу в дом госпожи Брискорн. Начались хлопоты по устройству новой постоянной квартиры, на оборудование которой Пушкин под вексель у ростовщика занял пять тысяч рублей. Поэт целые дни возится с меблировкой комнат, с наймом прислуги и экипажа. Наконец, все было налажено.

Наташа входила во вкус и жаждала широкого общества. У Пушкиных появились многочисленные гости: Е. И. Загряжская, сестра Ольга Сергеевна, Хитрово, Россет, Фикельмон, Карамзины, Гоголь, Жуковский… Беспечные, нерасчетливые хозяева сразу повели открытый, светский образ жизни.

Натали не очень нравилось, когда у них собирались приятели и приятельницы мужа, вроде Александры Осиповны Россет, которая заходила к ним почти каждый день. Когда они приходили, он, до того зевавший, оживлялся, и они дружно начинали или читать всякие стихотворения, или без конца рассуждать о стихотворениях, а она никак не могла понять, почему это так важно. Этот постоянный перезвон слов,