Когда Алеша с тревогой и с болью в сердце вошел в кельюстарца, то остановился почти в изумлении: вместо отходящего больного, можетбыть уже без памяти, каким боялся найти его, он вдруг его увидал сидящим вкресле, хотя с изможженным от слабости, но с бодрым и веселым лицом,окруженного гостями и ведущего с ними тихую и светлую беседу. Впрочем, встал онс постели не более как за четверть часа до прихода Алеши; гости уже собрались вего келью раньше и ждали, пока он проснется, по твердому заверению отца Паисия,что «учитель встанет несомненно, чтоб еще раз побеседовать с милыми сердцу его,как сам изрек и как сам пообещал еще утром». Обещанию же этому, да и всякомуслову отходящего старца, отец Паисий веровал твердо, до того, что если бы виделего и совсем уже без сознания и даже без дыхания, но имел бы его обещание, чтоеще раз восстанет и простится с ним, то не поверил бы, может быть, и самойсмерти, все ожидая, что умирающий очнется и исполнит обетованное. Поутру жестарец Зосима положительно изрек ему, отходя ко сну: «Не умру прежде, чем ещераз не упьюсь беседой с вами, возлюбленные сердца моего, на милые лики вашипогляжу, душу мою вам еще раз изолью». Собравшиеся на эту последнюю, вероятно,беседу старца были самые преданные ему друзья с давних лет. Их было четверо:иеромонахи отец Иосиф и отец Паисий, иеромонах отец Михаил, настоятель скита,человек не весьма еще старый, далеко не столь ученый, из звания простого, нодухом твердый, нерушимо и просто верующий, с виду суровый, но проникновенныйглубоким умилением в сердце своем, хотя видимо скрывал свое умиление докакого-то даже стыда. Четвертый гость был совсем уже старенький, простенькиймонашек, из беднейшего крестьянского звания, брат Анфим, чуть ли даже немалограмотный, молчаливый и тихий, редко даже с кем говоривший, между самымисмиренными смиреннейший и имевший вид человека, как бы навеки испуганногочем-то великим и страшным, не в подъем уму его. Этого как бы трепещущегочеловека старец Зосима весьма любил и во всю жизнь свою относился к нему снеобыкновенным уважением, хотя, может быть, ни с кем во всю жизнь свою несказал менее слов, как с ним, несмотря на то, что когда-то многие годы провел встранствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси. Было это уже очень давно, летпред тем уже сорок, когда старец Зосима впервые начал иноческий подвиг свой водном бедном, малоизвестном костромском монастыре и когда вскоре после тогопошел сопутствовать отцу Анфиму в странствиях его для сбора пожертвований на ихбедный костромской монастырек. Все, и хозяин и гости, расположились во второйкомнате старца, в которой стояла постель его, комнате, как и было указанопрежде, весьма тесной, так что все четверо (кроме Порфирия-послушника,пребывавшего стоя) едва разместились вокруг кресел старца на принесенных изпервой комнаты стульях. Начало уже смеркаться, комната освещалась от лампад ивосковых свеч пред иконами. Увидав Алешу, смутившегося при входе и ставшего вдверях, старец радостно улыбнулся ему и протянул руку:

– Здравствуй, тихий, здравствуй, милый, вот и ты. И знал,что прибудешь.

Алеша подошел к нему, склонился пред ним до земли изаплакал. Что-то рвалось из его сердца, душа его трепетала, ему хотелосьрыдать.

– Что ты, подожди оплакивать, – улыбнулся старец, положивправую руку свою на его голову, – видишь, сижу и беседую, может, и двадцать летеще проживу, как пожелала мне вчера та добрая, милая, из Вышегорья, с девочкойЛизаветой на руках. Помяни, Господи, и мать, и девочку Лизавету! (Онперекрестился.) Порфирий, дар-то ее снес, куда я сказал?

Это он припомнил о вчерашних шести гривнах, пожертвованныхвеселою поклонницей, чтоб отдать «той, которая меня бедней». Такие жертвыпроисходят как епитимии, добровольно на себя почему-либо наложенные, инепременно из денег, собственным трудом добытых. Старец послал Порфирия еще свечера к одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с детьми, пошедшейпосле пожара нищенствовать. Порфирий поспешил донести, что дело уже сделано ичто подал, как приказано ему было, «от неизвестной благотворительницы».

– Встань, милый, – продолжал старец Алеше, – дай посмотрю натебя. Был ли у своих и видел ли брата?

Алеше странно показалось, что он спрашивает так твердо иточно об одном только из братьев, – но о котором же: значит, для этого-тобрата, может быть, и отсылал его от себя и вчера, и сегодня.

– Одного из братьев видел, – ответил Алеша.

– Я про того, вчерашнего, старшего, которому я до землипоклонился.

– Того я вчера лишь видел, а сегодня никак не мог найти, –сказал Алеша.

– Поспеши найти, завтра опять ступай и поспеши, все оставь ипоспеши. Может, еще успеешь что-либо ужасное предупредить. Я вчера великомубудущему страданию его поклонился.

Он вдруг умолк и как бы задумался. Слова были странные. ОтецИосиф, свидетель вчерашнего земного поклона старца, переглянулся с отцомПаисием. Алеша не вытерпел.

– Отец и учитель, – проговорил он в чрезвычайном волнении, –слишком неясны слова ваши… Какое это страдание ожидает его?

– Не любопытствуй. Показалось мне вчера нечто страшное…словно всю судьбу его выразил вчера его взгляд. Был такой у него один взгляд…так что ужаснулся я в сердце моем мгновенно тому, что уготовляет этот человекдля себя. Раз или два в жизни видел я у некоторых такое же выражение лица… какбы изображавшее всю судьбу тех людей, и судьба их, увы, сбылась. Послал я тебяк нему, Алексей, ибо думал, что братский лик твой поможет ему. Но все отГоспода и все судьбы наши. «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, тоостанется одно; а если умрет, то принесет много плода». Запомни сие. А тебя,Алексей, много раз благословлял я мысленно в жизни моей за лик твой, узнай сие,– проговорил старец с тихою улыбкой. – Мыслю о тебе так: изыдешь из стен сих, ав миру пребудешь как инок. Много будешь иметь противников, но и самые врагитвои будут любить тебя. Много несчастий принесет тебе жизнь, но ими-то ты исчастлив будешь, и жизнь благословишь, и других благословить заставишь – чтоважнее всего. Ну вот ты каков. Отцы и учители мои, – умиленно улыбаясь,обратился он к гостям своим, – никогда до сего дня не говорил я, даже и ему, зачто был столь милым душе моей лик сего юноши. Теперь лишь скажу: был мне ликего как бы напоминанием и пророчеством. На заре дней моих, еще малым ребенком,имел я старшего брата, умершего юношей, на глазах моих, всего только семнадцатилет. И потом, проходя жизнь мою, убедился я постепенно, что был этот брат мой всудьбе моей как бы указанием и предназначением свыше, ибо не явись он в жизни моей,не будь его вовсе, и никогда-то, может быть, я так мыслю, не принял бы яиноческого сана и не вступил на драгоценный путь сей. То первое явление былоеще в детстве моем, и вот уже на склоне пути моего явилось мне воочию как быповторение его. Чудно это, отцы и учители, что, не быв столь похож на неголицом, а лишь несколько, Алексей казался мне до того схожим с тем духовно, чтомного раз считал я его как бы прямо за того юношу, брата моего, пришедшего комне на конце пути моего таинственно, для некоего воспоминания и проникновения,так что даже удивлялся себе самому и таковой странной мечте моей. Слышишь лисие, Порфирий, – обратился он к прислуживавшему его послушнику. – Много развидел я на лице твоем как бы огорчение, что я Алексея больше люблю, чем тебя.Теперь знаешь, почему так было, но и тебя люблю, знай это, и много раз горевал,что ты огорчаешься. Вам же, милые гости, хочу я поведать о сем юноше, братемоем, ибо не было в жизни моей явления драгоценнее сего, более пророческого итрогательного. Умилилось сердце мое, и созерцаю всю жизнь мою в сию минуту,како бы вновь ее всю изживая…