Тейлор внимательно смотрит на меня. Выбившиеся из прически прядки парят вокруг ее лица.

– Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое, – говорю я.

Я вкладываю в эти слова все свои силы, но они звучат как мольба. Все не так; мой голос кажется детским.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти.

Она снова зовет меня по имени.

– Можем мы с тобой просто поговорить? – спрашивает она.

Мы идем в кофейню, где я три недели назад встречалась со Стрейном. Пока мы стоим в очереди, я рассматриваю ее во всех подробностях, замечаю тонкие серебряные кольца у нее на пальцах, пятнышко туши под ее левым глазом. От ее одежды исходит аромат сандалового дерева. Она платит за мой кофе. Когда она достает кредитку, у нее дрожат руки.

– Это вовсе не обязательно, – говорю я.

– Обязательно, – говорит она.

Бариста запускает кофемашину. Машина испускает грохот перемалываемых зерен и пар, и через минуту перед нами ставят два кофе с одинаковыми нарисованными на пене тюльпанами. Мы садимся у окна. Вокруг нас барьер пустых столов.

– Значит, ты работаешь в отеле, – говорит она. – Наверное, это прикольно.

Я презрительно смеюсь, и лицо Тейлор немедленно заливает румянец.

– Извини, – говорит она. – Глупость какую-то сморозила.

Она говорит, что нервничает, называет себя стеснительной. Руки ее по-прежнему дрожат, она смотрит куда угодно, только не на меня. Я едва удерживаюсь, чтобы не нагнуться к ней через стол и не сказать, что все в порядке.

– Как насчет тебя? – говорю я. – Что это за компания?

Услышав такой простой вопрос, она улыбается от облегчения.

– Это не компания, – говорит она. – Это коворкинг для творчества.

Я киваю так, словно понимаю, о чем она.

– Не знала, что ты художница.

– Ну, я занимаюсь не визуальным искусством. Я пишу стихи. – Она поднимает свою кружку и отхлебывает кофе, оставляя на бортике бледно-розовое пятно.

– Значит, поэтесса – это твоя профессия? – спрашиваю я. – Типа, ты так зарабатываешь?

Тейлор подносит ладонь ко рту, словно обожгла язык.

– О нет. На этом не разбогатеешь. У меня есть подработки. Внештатные литературные проекты, веб-дизайн, консультирование. Куча всего. – Она ставит кофе на стол, сплетает пальцы. – Ладно, возьму быка за рога и спрошу. Когда у тебя с ним все закончилось?

Прямота и банальность вопроса застают меня врасплох.

– Не знаю, – говорю я. – Трудно сказать.

От разочарования у нее словно опускаются плечи.

– Ну, со мной он порвал в январе две тысячи седьмого, – говорит она. – Когда о нас уже вовсю сплетничали в школе. Мне всегда было интересно, не бросил ли он тогда и тебя.

Я пытаюсь удержать на лице терпеливую улыбку и вспоминаю тот год. Январь? Помню его признание, скованное льдом здание в огне.

– Мне, конечно, пришлось не так плохо, как тебе, – продолжает Тейлор. – Он не добился, чтобы меня вышвырнули, ничего такого. Но он заставил меня перевестись из его класса, перестал здороваться. Я чувствовала себя брошенной. Это было ужасно, нанесло мне жуткую травму.

Я киваю в такт ее словам, не зная, что и думать о ней самой, ее откровениях и готовности выложить мне всю эту историю. Я спрашиваю:

– Значит, в последние десять лет ты с ним совсем не общалась?

Я заранее знаю ответ – конечно нет, – но, поморщившись и воскликнув: «Господи, нет!» – она спрашивает:

– А ты?

Этого я и хочу – возможности сказать да, обособиться, прочертить границу и дать понять, что мы с ней вовсе не похожи.

– Мы поддерживали отношения до последнего, – говорю я. – Он позвонил мне прямо перед тем, как бросился в реку. Я почти уверена, что я последняя, с кем он говорил.

Она наклоняется вперед; стол покачивается.

– Что он сказал?

– Что знает, что вел себя как чудовище, но он меня любил.

Я жду, что на лице собеседницы отразится осознание: она ошибалась на его счет, на мой счет, насчет того, что он с ней делал, но она только хмыкает.

– Да, это в его стиле. – Она залпом выпивает кофе, запрокидывая кружку, будто рюмку. Вытирая губы, она замечает выражение моего лица. – Извини. Я не хотела смеяться. Просто это так на него похоже, понимаешь? Ругать себя, чтобы ты его пожалела.

Моя голова откидывается назад, словно мозг резко потяжелел. Он действительно так делал. Постоянно. Так точно его описать не смогла бы даже я.

– Можно задать еще один вопрос? – спрашивает Тейлор.

Я едва ее слышу. Мой разум слишком занят тем, что приводит в порядок все, что она расшатала. Должно быть, ее слова – просто догадка. Она всего лишь сделала выводы, когда он на секунду вышел из роли учителя и показал себя. Никакой проницательности в ее описании нет. Наговаривать на себя в надежде завоевать сочувствие – разве не каждый поступает так время от времени?

– Как много ты в то время знала обо мне? – спрашивает она.

Мысли мои по-прежнему далеко. Я отвечаю:

– Ничего.

– Ничего?

Я моргаю, и она снова попадает в фокус. От резкости ее лица больно глазам.

– Я знала о твоем существовании. Но он сказал, что ты… – Я почти говорю «пустяк». – Просто слух.

Она кивает.

– Он и о тебе поначалу так говорил. – Она опускает подбородок, понижает голос, изображая Стрейна: – «Слух, который преследует меня черной тучей».

Ее голос поразительно напоминает голос Стрейна: тот же тембр, та же метафора, с помощью которой, как я помню, он когда-то описывал меня, а я невольно воображала, как его безжалостно преследует угроза дождя.

– Значит, ты обо мне знала?

– Конечно. Все о тебе знали. Ты была практически городской легендой – девочка, крутившая с ним роман, которая исчезла, как только все всплыло. Но то были туманные слухи. Правды никто не знал. Так что поначалу я верила, когда он говорил, что все это неправда. Сейчас мне стыдно это признавать, потому что, конечно, это было правдой. Конечно, он делал это и раньше. Я просто… – Она пожимает плечами. – Я была так молода.

Она продолжает, объясняет, что со временем, дождавшись, пока она «созреет», он рассказал ей правду обо мне. Он назвал меня своей самой заветной тайной, говорил, что любит меня, но я его переросла, что мы больше не подходим друг другу так, как когда я была в возрасте Тейлор.

– Казалось, у него действительно было разбито сердце, – говорит она. – Это жесть, но в самом начале он дал мне почитать «Лолиту». Ты ее тоже читала? То, как он рассказывал о тебе, напомнило мне первую девочку, в которую был влюблен Гумберт Гумберт, – ту, что умерла и якобы сделала из него педофила. В то время я думала, что мужчина с такой раной – это романтично. Когда я вспоминаю об этом сейчас, все это кажется безумием.