Я пытаюсь взять кружку, но так дрожу, что она шмякается обратно на стол, и кофе проливается мне на ладони. Тейлор вскакивает, хватает салфетки. Протирая стол, она продолжает говорить. Она объясняет, что со временем начала подозревать, что Стрейн до сих пор со мной видится, – что она залезла в его телефон и увидела все звонки и сообщения, выяснила правду.

– Как же я ревновала, когда знала, что он собирается встретиться с тобой! – Она стоит надо мной, водя по столу мокрой салфеткой. Кончик ее косы задевает меня по руке.

– Ты занималась с ним сексом?

Тейлор, не моргая, пристально смотрит меня.

– То есть он занимался с тобой сексом? Заставлял тебя? Или… – Я качаю головой. – Не знаю, как это назвать.

Бросив салфетки в мусорную корзину, она снова садится.

– Нет, – говорит она. – Он этого не делал.

– А как насчет остальных девочек?

Она отрицательно качает головой.

Я громко выдыхаю от облегчения.

– Так что именно он с тобой сделал?

– Он меня домогался.

– Но… – Я оглядываю кофейню, как будто люди за другими столиками могут мне помочь. – Что это значит? Он целовал тебя или…

– Я не хочу зацикливаться на подробностях, – говорит Тейлор. – Это нецелесообразно.

– Нецелесообразно?

– Это не на пользу делу.

– Какому делу?

Она склоняет голову набок и прищуривается в точности, как Стрейн, когда я несла чепуху. На секунду мне кажется, что она снова ему подражает.

– Его нужно привлечь к ответственности, – говорит она.

– Но он мертв. Чего ты хочешь, протащить по улицам его тело?

Она широко распахивает глаза.

– Прости, – говорю я. – Я не то хотела сказать.

Она закрывает глаза и делает глубокий вдох, задерживает дыхание и наконец выдыхает.

– Все в порядке. Об этом непросто говорить. Мы обе справляемся, как можем.

Она начинает говорить о статье, о том, что ее цель – пролить свет на то, как нас подвела система.

– Все всё знали, – говорит она, – но никто и пальцем не пошевелил, чтобы ему помешать.

Я предполагаю, что она имеет в виду Броувик, администрацию, но вопросов не задаю. Она говорит так быстро, что за ней трудно угнаться. По ее словам, еще одна цель статьи – связаться с другими жертвами.

– С жертвами вообще? – спрашиваю я.

– Нет. С его жертвами.

– Есть и другие?

– Должны быть. Он ведь преподавал тридцать лет. – Тейлор обхватывает ладонями свою пустую кружку, поджимает губы. – Знаю, ты сказала, что не хочешь быть в статье.

Я открываю рот, но она продолжает:

– Ты можешь остаться совершенно анонимной. Никто не узнает, что это ты. Знаю, это страшно, но подумай, сколько пользы это принесет. Ванесса, то, через что ты прошла… – Она склоняет голову, смотрит прямо на меня. – Это история, способная изменить мировоззрение людей.

Я качаю головой:

– Я не могу.

– Знаю, это страшно, – повторяет она. – Поначалу эта мысль и меня пугала.

– Нет, – говорю я, – дело не в этом.

Она ждет, что я объяснюсь. У нее бегают глаза.

– Я не считаю, что меня совратили, – говорю я. – Уж точно не так, как вас всех.

Ее светлые брови удивленно взлетают.

– Ты не считаешь, что тебя совратили?

Из кофейни словно высасывают весь воздух. Шум усиливается, цвета бледнеют.

– Я не считаю себя жертвой, – говорю я. – Я знала, на что иду. Я этого хотела.

– Тебе было пятнадцать.

– Даже в пятнадцать.

Я продолжаю оправдываться. Слова из меня так и льются – все те же старые фразы. Мы оба были порочны и жаждали одного и того же; наши отношения были ужасными, но в них никогда не было насилия. Чем более встревоженным становится лицо Тейлор, тем больше я горячусь. Когда я говорю, что из таких отношений, как у нас с ним, получаются великие истории любви, она подносит ладонь ко рту, словно ее вот-вот стошнит.

– И, если уж откровенно, – говорю я, – по-моему, то, что делаешь ты и эта журналистка, – это капец.

Она недоверчиво морщится:

– Ты серьезно?

– На мой взгляд, это нечестно. Кое-что из того, что ты о нем рассказываешь, не сходится с тем, что точно знаю я.

– Думаешь, я лгу?

– Думаю, что ты сильно преувеличиваешь его отрицательные стороны.

– Как ты можешь это говорить, зная, что он со мной сделал?

– Но я не знаю, что он с тобой сделал. Ты мне не рассказываешь.

Она зажмуривается, прижимает ладони к столу, словно пытаясь успокоиться. Она медленно произносит:

– Ты знаешь, что он был педофилом.

– Нет, – говорю я. – Не был.

– Тебе было пятнадцать. Мне было четырнадцать.

– Это не педофилия.

Тейлор напряженно смотрит на меня.

Я откашливаюсь и осторожно говорю:

– Правильнее было бы назвать его эфебофилом.

И при этих словах связующая нас нить исчезает. Тейлор вскидывает руки, как бы говоря: «С меня хватит». Она говорит, что ей пора возвращаться на работу, не глядя на меня, забирает свою пустую кофейную кружку и телефон.

Я выхожу из кофейни вслед за ней, чуть спотыкаюсь на пороге. Внезапно меня охватывает желание схватить ее за косу и не отпускать. Тротуар пуст, не считая идущего нам навстречу мужчины, который, спрятав руки в карманы куртки и не отрывая взгляда от земли, насвистывает одну и ту же монотонную ноту. Тейлор с такой яростью смотрит в его сторону, что мне кажется, будто она вот-вот прикрикнет на него, чтобы заткнулся, но, когда он проходит мимо, она резко разворачивается и тычет в меня пальцем.

– Когда он меня домогался, я думала о тебе не переставая, – говорит она. – Думала, что ты единственная, кто может понять, каково мне приходится. Думала… – Она переводит дух, опускает руку. – Да кому какое дело. Я ошибалась. Сильно ошибалась. – Она разворачивается, чтобы уйти, но останавливается и добавляет: – После своего поста я стала получать смертельные угрозы. Ты об этом знала? Люди распространяли мой адрес в интернете и обещали изнасиловать меня и убить.

– Да, – говорю я. – Я знаю.

– Только эгоистка может смотреть, как остальным из нас не верят, и ничего не делать, чтобы помочь. Если бы ты призналась, тебя никто не смог бы игнорировать. Им пришлось бы тебе поверить, и тогда они поверили бы и нам.

– Но я не понимаю, что тебе это даст. Он мертв. Он не извинится. Он никогда не признает, что был в чем-то не прав.