Вот кто, между прочим, мог бы стать классным летописцем нашего романа с Гариком, он нашел бы волнующие слова и незаезженные метафоры. В другой раз посоветую Лене подумать о сочинении дамского романа-романса, в развитых странах публика берет, как пирожки, а авторы гребут наличность лопатой.

Позднее, почти перед выходом, в авторскую струю влился посредством телефона далеко не столь симпатичный Жора Абрикосов, автор-ударник, с ним нас несколько лет связывала пламенная взаимная вражда. Марат (Алексеевич, главный редактор) однажды в минуту черного юмора отдал мне его в наказание. Или для… Марат, думается, сам не знал, кого он наказывает, вернее, отечески позаботился о каждом. Все издательство потешалось над нашими баталиями, однажды Викеше пришлось вмешаться, творческая дискуссия чуть не дошла до рукопашной.

В былые годы Абрикосов писал залихватскую прозу, нечто вроде смеси майора Пронина с бароном Мюнхгаузеном, в сугубо выдержанных идеологических рамках. Пока я не решила для себя считать данную словесность пародией, Абрикосов испортил мне много крови, равно, как и я — ему. Когда же в минуту просветления я нашла славный путь: подчеркивать, а не затушевывать особенности стиля, наряду со стимулированием авторских дерзаний, все у нас с Жорой пошло, как по маслу. Он стал писать все более чудовищные вещи, мы их сплавляли в филиалы или мариновали. А тут коммунизм внезапно кончился, с ним ушел спрос на псевдопатриотические приключения.

Я от души надеялась, что первым с творческим кризисом свалится Абреков, убежденный певец державного стиля, но не тут-то было. Такие не пропадают, недаром в издательских кругах он носил упомянутую кличку, в старые времена на Кавказе абреками звали разбойников.

Время выхода поджимало, я танцевала вокруг телефона с сумкой в руках, а проклятый автор расписывал, какую он на той неделе принесет повестуху. Понятно, что про леденящие ужасы поверженного режима. Я назначила ему деловую встречу и пулей выскочила вон.

Антон приветствовал меня, как дорогую родственницу, а Отче выговорил за трехминутное опоздание, но похвалил мой вид и боевое настроение. Вследствие собеседования с Абрековым я кипела и переливалась через край. Салон «Волги» моментально раскалился от моих гражданских эмоций.

— Слушай сюда, элегантное дитя, мы имеем средних размеров проблемочку, — начал Отче, когда я перестала возмущаться, а машина проделала изрядный путь к Нескучному саду, где ждал нас Криворучко. — Суть проблемочки заключается в том, что мудрый, как сто тысяч змиев, наш добрый наниматель в принципе не питает доверия ни к кому на целом свете. Мою преданность делу он купил хорошей суммой дензнаков и обещанием гораздо большей. В скобках: вопрос, откуда он их берет — я знаю, тебя сие тоже гложет. Ответ: по-моему, печатает самым легальным образом, или свеженькими берет из-под станка. Далее моя фантазия умолкает. Скобка закрывается. Так вот, наряду с иными вечными загадками бытия, над мэтром Криворучкой тяготеет сомнение в твоей безусловной лояльности. Что он положил на тебя глаз, одно другому не препятствует. Он душевно сложный человек, наш симпатичный наниматель. Из уст его я выслушал парочку разрозненных вопросов касательно гарантий твоей неподкупности и неразглашения тобою секретов его канцелярии.

Я опасаюсь поколебать твою веру в человечество, однако простое и чистое, как слеза, толкование — наша многолетняя бескорыстная дружба — может показаться ему недостаточно фундаментальным. Философу-гуманисту хотелось бы подкрепить уверенность в тебе либо тесными интимными или родственными связями между нами, либо, ну как бы поизящнее выразиться, моим знанием критических, желательно темных секретов твоего прошлого. Без согласования с тобой мне трудно остановиться на конкретном варианте. Давай сейчас решим в темпе, кто я тебе: неродной дядя или лжедруг-шантажист? Надо, дитя, усладить заказчика. В то, что я с тобой поделюсь прибылью, он верит слабо.

— Я тоже, — не удержалась я. — У нас с тобой как-то изначально сложились отношения специфического натурального обмена скорее услугами, чем ценностями.

— Так все же, на чем нам остановиться, пока не приехали?

— Идея, Отче, блестящая! Модифицируй Верочкину историю, сделай ее сестрой для крепости уз. Мол, мы раскопали мужа-двоеженца, и я скорее умру, чем позволю сестре об этом узнать — можешь добавить ей душевную неустойчивость. Таким образом ты держишь меня на крючке, пока она замужем, и мы обе живы. Эта истинная правда проймет твоего монстра?

— Я же говорил, прелестное дитя, что у тебя прирожденный криминальный ум, и шантаж — специализация! — похвалил Валентин. — Хорошо, история пойдет, изложим нанимателю, как появимся. Цены бы тебе не было в известных кругах! Мне, стократ грешному, такая гадость в голову не приходила, между прочим. Ты не боишься, что я твоей идеей захочу однажды воспользоваться?

— Отче, милый друг, ты недооцениваешь возможности моего криминального ума, — честно предупредила я. — В горестном случае, ежели тебе захочется сыграть со мною в крутые игры, ты прикинешь, что я имею в запасе много чего рассказать твоей Прекрасной Марине, заодно могу присочинить. Я знаю: своей жены ты не боишься, но семейный мир тебе необходим для успешного функционирования.

— Великий милосердный Боже! — возопил Отче. — Зри, отец всего живого, какую ехидну ты создал между делом! Я умываю руки! Иди к нанимателю, верши с ним темные дела, ты, ядовитый цветок зла, но не растлевай адскими схемами мою бедную бессмертную душу! Я вам не пара, исчадья преисподней, я бедный балаганный шут, играющий тирана, марионетка…

Антон обернулся и веско произнес:

— Опять обижаете Валь Михайлыча, девушка? Нехорошо.

А я прибавила с удовольствием.

— Заткнись, Отче, ты завываешь белым стихом, я тебе не Миша Фридман, и тут не отдел поэзии.

— Все, ты права, — согласился Отче обычным голосом, — переходим на деловую прозу. Но ты, дитя, матереешь на глазах. Лет эдак через несколько ты грозишь сформироваться в первоклассную Горгону. Нет, я тебя за хорошего человека замуж не выдам, такой материал надо расходовать с умом.

Очень скоро мы въехали в зацветающий Нескучный сад, миновали президиум Академии наук бывшего СССР, обогнули роскошную махровую сирень и встали у некоего невыразительного строения. Антон пожелал нам приятно провести время, дальше мы пошли пешком по аллеям.

В конце маршрута нас ждал свежераскинутый летний павильончик возле каменной беседки практически на обрыве над Москвой-рекой. За прилавком готовили кофе и что-то из «Макдональдса», торговали американскими, бешено дорогими сигаретами. Народу было очень немного.

У самого обрыва, подле легкого пластикового столика элегантно восседал Валькин денежный наниматель, гуманист и полиглот П.П.Криворучко. Смотрелся он ещё ужаснее, чем я запомнила и предполагала: то ли драконовожатый, то ли Кащей в молодые годы. Он приветливо помахал нам рукой и пригласил к столу. Мы приблизились.

Вслед за неплохо сыгранной церемонией узнавания и приветствия, джентльмены оставили меня отдыхать над сенью струй, а сами направились делать заказ. Я поняла, что Валька воспользовался случаем и поспешил разъяснить Криворучко, на каком меня водит крючке. По-моему, все это было просто смехотворно, но у джентльменов свои игры. Вскоре они возвратились, принесли лимонад в замысловатых бутылках и расселись в ожидании заказа.