Н. Бердяев, — нужна духовная трезвость… У нас же продолжают опьянять себя старым вином, перебродившим и перекисшим. Старая Россия и должна опьянять себя в час разложения и исторической кончины. Старая жизнь не легко уступает место жизни новой. Тот мрак душевный, тот ужас, который охватывает силу отходящую и разлагающуюся, но не способную к жертве и отречению, ищет опьянения, дающего иллюзию высшей жизни. Так кончина старой исторической силы застигает ее в момент оргии»[1645]. «В глубине России, в душе русского народа должны раскрыться имманентная религиозность и имманентная мораль, для которой высшее божественное начало делается внутренне преображающим и творческим началом»[1646].

Пришедший на смену, на посту обер-прокурора Святейшего Синода, К. Победоносцеву в 1905 г. А. Оболенский предложил было провести реформы, направленные на демократизацию и расширение самоуправления церкви, выводу ее из-под монархической власти. Однако Николай II при поддержке П. Столыпина отказал, поскольку свобода церкви подрывала основы монархии и самого полуфеодального государства. Столыпин предложил эволюционный путь реформирования, начав с принятия законов о веротерпимости, свободы совести, постепенного отделения церкви от государства.

Свою позицию Столыпин определял следующим образом: «Вступая в область верования, в область совести, правительство, скажу даже — государство, должно действовать крайне бережно, крайне осторожно»[1647]. Начало религиозным реформам положила Первая русская революция и указы Николая II от 12.12.1904., 17.04.1905., 17.10.1905. Эти законы были во многом более прогрессивными и демократичными, чем аналогичные законодательства Швейцарии, Пруссии и Австрии[1648].

Тем не менее, церковь сохраняла в государственной иерархии ведущую роль, о чем косвенно говорило распределение вкладов на сберегательных книжках в 1913 г.: по средней сумме вкладов чины духовного звания занимали в России первое место, опережая не только всех военных и гражданских чиновников, но и торговцев и землевладельцев (Таб. 11).

Таб. 11. Средняя сумма вклада на книжку, в сберегательных кассах в 1913 г., в руб.[1649]

И именно в сохранении опоры на средневековую церковь вл. кн. Александр Михайлович находил основные причины революции и падения династии: «Официальное христианство, обнаружившее свою несостоятельность в 1914 году, прилагает все усилия к тому, что бы превратить нас в «рабов Божьих», приводя нас таким образом к фатализму, который несет страшную ответственность за трагический конец России и ее династии»[1650].

Действительно Первая мировая война наглядно продемонстрировала, что Россия вновь возвращалась во времена допетровской Руси: «Запад (снова) бил нас нашею отсталостью, а мы считали, что наша отсталость есть нечто правоверное, — восклицал убежденный монархист, философ И. Ильин, — православное и священно-обязательное…»[1651]. «Наша индустриальная отсталость оказалась для нас роковой…, — подтверждал в 1915 г. Н. Бердяев, — Те, которые противопоставляют нашу русскую святость немецкой промышленной технике, грубо смешивают совершенно разные планы, и это смешение производит впечатление почти кощунственное. Пусть те, которые строят эти прекрасные теории, сами попробуют повоевать в окопах безоружными, с голыми руками. Ведь техника вооружения есть одно из орудий духа на известной стадии его развития»[1652].

Все более нараставший разрыв между средневековой церковью и реалиями индустриальной эпохи, которые утверждал огонь тяжелых немецких орудий, привел к тому, что от церкви стали отворачиваться даже полуграмотные крестьянско-солдатские массы. Наглядно это проявилось после того, как в марте 1917 г. Временное правительство освободило солдат от обязательного исповедания, и на пасху 2 апреля, из солдат православного вероисповедания, причастился лишь каждый 10-тый…

С еще большей силой и более трагичными последствиями этот разрыв между религиозной идеей времен крепостного права и наступавшей капиталистической эпохой, проявился в буржуазной среде. «Почитание святости, этого главного источника нравственного питания русского народа, идет на убыль, старая вера слабеет, — отмечал Н. Бердяев, в результате, — Зверино-земное начало в человеке, не привыкшем к духовной работе над собой, к претворению низшей природы в высшую, оказывается предоставленным на произвол судьбы. И в отпавшем от веры, поcовременному обуржуазившемся русском человеке остается в силе старый религиозный дуализм. Но благодать отошла от него, и он остался предоставленным своим непросветленным инстинктам. Оргия… безобразной наживы и спекуляции в дни великой мировой войны и великих испытаний для России есть наш величайший позор, темное пятно на национальной жизни, язва на теле России. Жажда наживы охватила слишком широкие слои русского народа. Обнаруживается вековой недостаток честности и чести в русском человеке, недостаток нравственного воспитания личности и свободного ее самоограничения…, в нашем буржуазно-обывательском слое не оказалось достаточно сильного нравственного гражданского сознания, нравственной и гражданской подготовки личности»[1653].

«Воинствующее безбожие коммунистической революции, — приходил к выводу Н. Бердяев, — объясняется не только состоянием сознания коммунистов, очень суженного и зависящего от разного рода ressentiments, но и историческими грехами православия, которое не выполняло своей миссии преображения жизни, поддерживая строй, основанный на неправде и гнете. Христиане должны сознать свою вину, а не только обвинять противников христианства и посылать их в ад»[1654].

Русская Реформация

Хозяйственное мышление, свойственное данной форме хозяйства, определяется соответствующей религиозной направленностью.

М. Вебер[1655]

Потребность в религиозной Реформации, как и ранее в Европе, возникла в России с первыми проблесками появления капитализма: «России нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), — писал в 1847 г. провозвестник русской Реформации В. Белинский Н. Гоголю[1656], — а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение»[1657]. Но главное, писал Н. Бердяев, «человек должен из состояния религиозно-пассивного и рецептивного перейти в состояние религиозно-активное и творческое», — «это новое, небывалое еще религиозное сознание». «Бог ждет от человека откровения творчества», «цель человека не спасение, а творческое восхождение»[1658].

Проблема заключалась в том, что Россия не могла просто взять и заимствовать передовой западный опыт в этой области, причина этого заключается в том, отмечал Бердяев, что «душа русского народа не хочет, чтобы Россия по европейским образцам прошла буржуазный период развития. Мы не могли уже верить в общечеловечность буржуазных идеалов и нас не пленяли плоды буржуазных революций на Западе»[1659].

И это было не частное мнение видного философа, а объективная особенность наиболее ярко выраженная и закрепленная в основах русской религиозной мысли. Ее отличие от европейской заключается, прежде всего, в особенностях трактовки идеи спасения, которая является центральной, поскольку она дает представление о смысле жизни: католическая церковь постулирует ее, как личное спасение избранных, прошедших через