наполненный мозельвейном; все гости встали и пили здоровье императора, провозглашая его (и передавая кубок) один другому по очереди: Лефорт — Головину, Головин — камер-советнику Лёвенштёку, Лёвенштёк — Возницыну и так далее, пока не обошел кубок всего стола. Во все это время гости стояли, что продолжалось не менее четверти часа. Пред обедом условились было, чтобы Лефорт провозгласил таким же образом здоровье императрицы и потом римского короля, барон же Кёнигсакер здоровье царицы московской; но ни то ни другое пито не было, потому ли, что, как догадывались при венском дворе, обряд был слишком продолжителен и послы уже ничего больше есть не могли[575], или, как замечает Устрялов, «вероятнее, потому, что царь уже сомневался, не была ли Евдокия в заговоре с Софьей». «Того ж дни, — читаем в „Статейном списке“ после описания аудиенции, — великим полномочным послом был цесарского величества стол на посолском дворе, где они стояли; а присланы к тому столу подчивати великих и полномочных послов пристав их чашник Кёнигсакер да барон Па-ратина. И во время стола пристав и барон пили прежде чаши про многолетное здоровье великого государя, и благоверные государыни царицы, и благоверного государя царевича, и благородных царевен; а потом великие и полномочные послы пили чаши про здоровье цесарского величества, и цесаревы, и цесаревичей, и цесаревен. А по совершении стола великие и полномочные послы на милости цесарского величества били челом, и пристава и барона отпустили»[576].

Свидетельство «Статейного списка» о тостах расходится, как видим, с показанием «Ceremonial-Protocolle», который прямо отмечает, что за здоровье царицы за столом не пили, и старается объяснить такое отступление от условленного ранее церемониала. В «Статейный список», следовательно, занесено не описание факта, как он в действительности был, а только изложение церемониала, каким этот церемониал должен был быть по воззрениям московского посольства и какой должен был служить прецедентом для подобных же случаев на будущее время.

XLII. Отъезд Петра из Вены

От младших чинов посольства содержание полученных из Москвы 15 июля известий и решение об отъезде в Москву держались в тайне; ничего не знал о них, по крайней мере, племянник первого посла — секретарь посольства Петр Лефорт. 19 июля поутру он уселся писать письмо к отцу в Женеву и собирался рассказать в нем о событиях последних дней; вдруг он должен был письмо прервать, сделав на нем отметку: «Вторник (19/29 июля), 10 часов утра. Его царское величество отдал мне сегодня утром приказание приготовиться в полдень ехать в Москву по почте. Письма, полученные нами вчера (?), не позволяют нам оставаться здесь долее. Г. генерал, его царское величество и я выезжаем отсюда в 1 час пополудни, оставив здесь все наши дела»[577].

В эти последние дни своего пребывания в Вене Петр отдает целый ряд распоряжений перед отъездом. Первый и второй послы должны были ехать с ним в Москву; третий оставлялся в Вене, получив полномочия продолжать переговоры с цесарским двором и затем быть представителем России на предстоящем конгрессе с турками. При этом П. Б. Возницын был возведен из думных дьяков в не существовавшее до тех пор в Московском государстве звание думного советника. Этот более пышный титул давался Возницыну для поднятия его значения при предстоящих переговорах с цесарскими министрами, с которыми он, нося этот титул, мог держать себя более на равной ноге[578].

Возницын получил от царя приказание отписать в Венецию к доктору П. В. Посникову, чтобы тот позаботился о выехавших с ним в Венецию волонтерах, войдя для этого в сношения с венецианским сенатом. «Благодетель мой, Петр Васильевич, здравствуй! — обращался к нему Возницын в письме и, сообщая об отъезде государя и первых двух послов, передавал царское распоряжение. — А к тебе приказал отписать, чтоб ты устроил о тех людех, которые с тобой поехали, пристойное место, где кому учиться прежней своей науке удобнее, дабы им совершенным в своем художестве быть, а хотя б поговорил о повольности и о всякой к ним склонности у сенату». Далее Возницын передает в письме распоряжения государя, чтобы волонтеру Анисиму Моляру и повару Осипу Зюзину возвратиться из Венеции, о чем к ним, впрочем, писано и самим государем. Для облегчения сношений волонтеров с итальянцами Петр распорядился послать в Венецию бывалого там дворянина Григория Островского, которому вручены были также и деньги для них — 100 золотых, причем им велено отписать, чтобы жили «не проторно», а как деньги израсходуют, писали бы к нему, Возницыну. К нему же волонтеры должны будут отписать и об окончании ими наук и о получении свидетельств. В заключительных строках письма Возницын передавал Посникову предписание царя, которым доктору повелевалось добыть ряд сведений — «проведать накрепко и взять на писме или записать подлинно самому» — по интересовавшим царя вопросам, выяснить которые он сам намеревался в Венеции: «…на кораблях турских и венецийских, и на каторгах, и на бригантинах, поскольку на котором судне пушек бывает и людей, и о всем состоянии того морского каравана»[579]. Как не узнать Петра в этих распоряжениях, передаваемых через Возницына? Он объят тревогой по поводу московских происшествий, и эта тревога вызвала у него быстрое решение, опрокинувшее все прежние его планы. Однако поднявшийся в душе при получении московских известий вихрь чувств не заглушил его любознательности, и его с прежней силой продолжают занимать вопросы о том, сколько пушек носят венецианские и турецкие суда разных типов, какова бывает численность их экипажа и т. п. Его мысль хладнокровно, отчетливо и ясно продолжает работать, доходя до самых мелких деталей занимавших его в то время предметов, до обозначения того, кому из отправленных в Венецию волонтеров там оставаться и кому из них вернуться и как соблюдать там бережливость в расходах. Царь сам пишет письмо к своему повару с приказом вернуться из Венеции. Здесь все та же присущая Петру черта характера: доводить свои распоряжения до последних мелочей и деталей и самому отдавать их непосредственно, — черта, не покидающая его, несмотря ни на какое душевное волнение, которым он охвачен.

Посольство занято было распределением подарков высшим чинам цесарского двора и лицам, состоявшим при послах; записи об этих подарках соболями и материями занесены в «Расходную книгу» под 19 июля. Собольи меха сороками и парами получили: канцлер граф Кинский — сорок в 180 рублей и пару в 40 рублей; вице-канцлер, состоявший лично при Петре, граф Чернини — сорок в 280 рублей, пять пар в разную цену, изорбаф серебряный и шесть косяков камки.