– Я свое сердце знаю: мне для родного своей крови не жалко, а не то что, что… Мы и для чужого куска-то не жалеем, а не то что для своей родной крови… Только было бы у нас…

– Да я знаю, что у вас как себе, так все есть, а не себе, так и нет ничего… Это мне дело знакомое… И я, бывало, захаживал к вам с нуждой-то своей, так с пустыми руками уходил… Я… отец, а не то что дядя…

– У самих нет, так негде взять…

– Нет у вас!.. Нет, вы, я думаю, из всех господских карманов удите… Остался ли хоть один господский двор, на котором бы милостыни-то вам не подавали?… Да вот погоди, увидим… а я наперед говорю, коли увидите, что у брата есть деньги, посмотрите, как станете увиваться да лебезить около него… А нет, так хоть бы его и на свете не было…

– Полно, полно, греховодник…

– Эх, да хоть уж сиди, да не говори со мной: не доводи до греха… Ему спокой надо дать… А либо шла бы уж домой: пока сонный-то, ничего не получишь, не выпросишь…

– Господи, экой язык ехидный… Кабы не родное было, неужто бы я стала сидеть… Бог ин с тобой, я уйду… коли уж ты этим меня попрекаешь… Видно, забыл и ты мою старую службу… Мало я на тебя работала… Господь тебя суди…

Прослезившись, Наталья Никитична вышла из избы брата. Жена Ивана тотчас же развязала тощий узелок с имуществом дяди. В узле оказалось две ситцевых поношенных рубашки, да старый, купленный, вероятно, некогда у татарина и засаленный до последней возможности, халат… больше ничего. И Александр Никитич и Иван вслед за любопытной женщиной взглянули на имущество гостя.

«Не много же добра-то привез…» – мелькнуло у всех у них в уме, но никто друг другу ничего не сказал, только вопросительно все переглянулись.

– Говорит жалованье из казначейства будет получать… – сказал наконец Александр Никитич, после нескольких минут безмолвия.

– Да велико ли? – спросил Иван.

– Говорит, велико…

– А как он да все-то вот этак будет… – заметила жена Ивана.

Александр Никитич ничего не ответил и только посмотрел на спящего брата.

– Наталья Никитична несколько раз приходила наведываться, не проснулся ли братец, но он почивал до самого вечера. Между тем Иван, отправившийся, по обыкновению, в Стройки погулять ради праздничного дня, нахвастал, что к ним приехал дяденька офицер, в больших чинах и жалованье из казначейства получает.

Харлампий Никитич проснулся уже вечером, потребовал квасу, потом захотел есть. Наталья Никитична стала угощать его чаем. Начались разговоры, расспросы о прежнем житье-бытье. Гость был мрачен и неразговорчив: жаловался на усталость и головную боль, держал тон высокомерный и повелительный. О прежней своей жизни объяснил, что он прошел огонь и воду и выстрадал всякую муку: 12 лет был юнкером по причине непредставления документов о дворянском происхождении, потом, вскоре после производства, по благородству своих чувств побил товарища офицера, за что был разжаловал в солдаты и послан на Кавказ, где опять выслужился, но стал очень тосковать… Начальство полюбило его за справедливость и строгий нрав, и он решился выйти в отставку и ехать домой…

– Что же это, братец, не писал-то нам ничего?… – спросила Наталья Никитична.

– Что же вам было писать?… Прежде писал к брату… и денег просил… Много ли присылали!..

– Видишь, братец, наши достатки… С чего было мне посылать… Только что сам-то кое-как тащился… с голоду не помирал… Тоже ребятишек растил…

– Что же, разве моей-то частью не пользовался?… Ведь, надо думать, мы половинники с тобой… Али нет?…

– А вот, братец, посмотри: много ли мы прибытков-то получаем… Вот поживешь – все увидишь… Да еще наши труды нас кормят… А коли бы всю-то нашу землю в кортому отдать, в чужие руки, так двадцати рублей напросишься… А я тоже ведь на первых-то порах посылал тебе…

– Посылали, посылали… И я посылала… – подтвердила Наталья Никитична.

– Посылали вы… родственники дражайшие… Пересылали ли в год по пяти рублей?… Так ведь на это собаку не прокормишь… Да уж вы со мной об этом не разговаривать… Много я всего перетерпел… Теперь отдохнуть хочу… Сам своей головой до своего ранга дошел… Ну, не хочу старого поминать… только теперь следует беречь меня и из моей команды не выходить… А то всю подноготную расшевелю… За всех за вас я один служил… Теперь приехал к вам на отдых… Должны чувствовать… Так-то, братец, сестрица… Пошлите-ка за водкой… Что-то голова трещит и к сердцу подступает… Со мной ведь тоска. Вот уже лет восемь… Это меня армянка из ревности испортила… Ну да и много на службе пострадал… опять же ранен… И с домом своим в разлуке жил… Теперь не могу без этого жить… Мне теперь много не нужно, а косушку требуется… Да вы не бойтесь. Что переглядываетесь?… Не все буду на ваши пить… Теперь в дороге издержался… деньги все вышли… А вот из казначейства пенсион получу, на свои стану пить… Али уж и жалко стало?…

– Полно, братец, что ты… Сколько тебе угодно…

– То-то… У меня первое, чтобы повиновение было… Потому я заслужил своей кровью, сам собой, один… И характер в себе имею свирепый, если кто какое препятствие… Меня и начальство опасалось…

Иван, бегавший за водкой, возвратился с пустыми руками и в нерешимости переминался на одном месте.

– Что же ты? Подавай… – сказал Харлампий Никитич.

– Да не знаю, как при вас молвить-то, дяденька, чтобы не отгневались…

– Ну, говори…

– Да без денег-то, пожалуй, не дадут… А денег-то нет у нас…

– Ты можешь мне это говорить?… К тебе дядя в гостя приехал, и ты не можешь для него на гривенник водки купить,… Да ты бы рубашку с себя снял да заложил… Ты знаешь кто у тебя дядя?… Постой, погоди… На вот, есть… – Харлампий Никитич вынул 30 копеек, оставшиеся из принесенных Натальей Никитичной и нащупанные им в кармане.

– Поди купи на все… Да вперед мне не сметь противоречить… Чтобы всегда было, когда спрошу… У меня такой нрав… Получу пенсион – расплачусь. А чтобы у меня всегда было… Я без этого жить не могу… Потому тоскую и привычку получил… Дорогой деньги вышли, а выпить требуется… Да я сапоги с себя сниму, а себе удовлетворение сделаю… А вы мне стали препятствовать… Вы мужики, выходит… родственных чувств не имеете. Видите человека… Заслужил себе чин… Должны уважать… А еще