него знаем… Он бы уж лучше знал, как тебя угостить… Тоже век свой между господами живет. И как его любят господа… как почитают!.. Ужасно как все им довольны остаются, угодить, что ли, он умеет… Все наперебой друг против друга… Так и зовут, так и зазывают… Дома-то не дадут посидеть… Катюша, там яичницу-то… да блинков-то пеки, а я вот чаю-то налью… Да не угодно ли еще водочки-то?… Я подам… Сколько угодно… Кушай…

– Да ты поставь ее сюда… Как мне фантазия придет, я и выпью.

– Сейчас, родной… сейчас… Не знаю, ведь я… Не обычна этому… Пожалуй-ка на доброе здоровье… кушай… Да потрудилась бы ты Прасковья Федоровна, разлила бы чай-то… ты к этому сручнее… А я бы Катюше-то помогла около печки-то… Горяченьких-то ему поскорее закусить, моему родному.

– Извольте… Отчего же… – опять тем же чопорным тоном проговорила Прасковья Федоровна, подсаживаясь к самовару.

– Вы, видно, лучше брата-то Александра живете? – заметил Харлампий Никитич. – У того самовара-то нет…

– Слава Богу, живем… Жили и еще лучше, да вот только детки-то нас сминать стали… Ну, да благодаря Бога да господам, двоих теперь пристроил Никанор-то Александрыч к местам: одну барыня богатая в дочки взяла, а другого в ученье отдал… Да уж и сам надумал в науку идти… Сказывала я тебе вчера… Выучусь, говорят, на службу поступлю… Это ему господа все, благодетели, делают. Пожалуй-ка горяченких-то блинков… с яишенкой-то…

«Нет, у них лучше!.. – думал про себя Харлампий Никитич, выпивая пятую рюмку и закуривая. – Хотел всех сразу огреть, да, видно, погодить… Угождают…»

– Коли самому хорошо, надо бы и отцу-то помогать, не оставаясь его в старости, – сказал он вслух. – Зачем он почтения не оказывает… Я этого не люблю… В службе он не бывал… Не знает…

– Ах, братец, и не греши: не слушай их… Вот ты увидишь: он всегда с полным почтением к родителю… А уж от него, так он обижен… И обида вся выходит от брата Александра – через Ивана… Он все подбивает отца против нашего-то… Ведь вот теперь и в глаза, и за глаза скажу: ведь, первые-то годы Никоша-то жил одной Прасковьей Федоровной… ведь отец-от ничем ничего не дал… Всем на ее кочт заводились… Опять же в земле какую прижимку сделали… Мы ведь пятой частью супротив ихнего-то не владеем… А земля в пусте лежит, либо Ванюшка-то на сторону отдает да деньги-то прогуливает от отца потихоньку. Вот, ведь, как… А мы в обиде… своим добром не пользуемся…

– А я пользовался двадцать-то пять лет?… Много от вас получал?… И забыли, что брат есть… – прикрикнул Харлампий Никитич. – Вот я посмотрю, какое он мне почтение-то будет оказывать… Коли Никанор в обиде, я должен его наградить… если станет меня почитать и слушаться… А не будет почтения оказывать… станет отбиваться: у меня берегись… Я не посмотрю, что к господам ездит… Я сам поеду… Я люблю: у меня подтянись и стой… жди приказу… Приказ получил… налево кругом, марш… Справляй свое дело. Первое дело: знай дисциплину… Слушай команду… Будь справедлив… Чести своей не роняй… Вот и будет офицер… Ты, баушка, это слыхала, али не знаешь? – обратился он к Прасковье Федоровне.

«Попало тебе в лоб-то… Солдафон ты, я вижу, необразованный…» – мелькнуло в голове Прасковьи Федоровны.

– Конечно, я в военной службе не была, – отвечала она степенно, – но понять вас могу, потому выросла промежду господ и на господах. Слыхала и военные разговоры, как в военной службе служат…

– То-то… Смотри… значит, должна внушать… Я не люблю… К старшим и к начальству будь почтителен, родителей уважай…

– Я и не знаю, к чему вы это говорите. А если насчет Никанора Александрыча, так, конечно, он теперь сам в возраст вошел и по своим знакомствам с господами может и сам свои понятия имеет, но только я вам скажу: я ему всегда старалась внушать, что он должен наипаче всего на свете своих родителей почитать… Хотя я старуха не ученая и не грамотная, но, однако же, довольно на своем веку жила и видала, что непочтение к родителям, а также и к старшим себя ни до чего доброго довести не может… Это я не только Никанору Александрычу, как моя дочь за ним в замужестве, но даже и всякому готова сказать… потому с опыта говорю…

– Погоди… много не говори… Я не люблю… ты меня слушай… что я скажу… Наталья, дай еще водки… Живо… Теперь я приехал… значит, заслуженный человек… поручик… Он, Никешка, меня должен уважать… Я могу его наградить… Если он от отца обижен, я могу приказ отдать… я ему дядя, поручик Осташков… Он должен чувствовать… Я могу в должность теперь… в исправники… потому я ранен… слаб здоровьем… определение могу получить… И вас всех облагодетельствую… Доходы большие у исправника… Куплю деревню… Могу!.. Ну и награждение выдам… Наталья… это курица?…

– Курица, батюшка, курица… Покушай-ка на доброе здоровье.

– Наталья… поди сюда… Я теперь заслуженный человек… Имею чины, медали… Уважаешь ты меня?…

– Ах, родной ты мой, да как же нам всем тебя не уважать… Ты у нас один…

– Ну, хорошо… ступай… А ты уважаешь?…

Харлампий Николаич устремил свои воспаленные глаза на Катерину.

– Уважаю, дяденька… Как же можно…

– Ну, хорошо… А ты, баушка, уважаешь?…

– Какую же я имею возможность не уважать вас? Первое, что вы…

– Ну, хорошо… молчать… Никешка должен уважать… Теперь я значительный человек… я ранен… поручик Осташков… Вы меня уважаете… Брат вас обижает… Я вас хочу наградить… Я у вас останусь… К брату я не пойду… с вами буду жить. Он и меня обижал… не присылал денег… Я у вас останусь… Ну, кладите меня спать…

Наталья Никитична спешила уложить братца – и он тотчас же захрапел. Сбившись в уголок женщины втихомолку рассуждали о намерении гостя остаться у них на житье. Наталья Никитична выражала поэтому случаю совершенное удовольствие, Катерина не знала, радоваться ей или огорчаться, и вопросительно поглядывала на мать, а Прасковья Федоровна рассуждала таким образом:

– Коли Харлампий Никитич при своем чине да будет содержать себя поумереннее, пойдет в дворянскую компанию и получит должность – ну, так само собой, счастлив Никанор Александрыч… лестно ему будет и перед господами, знакомыми на этакого дядю показать… Через него и Никанору Александрычу в господах прием совсем другой будет… А коли, да избави Бог и не к осуждению будь сказано Харлампия Никитича, коли он да все этак будет зашибаться хмелем, ну так, мать моя, радости вам будет не много… Вот помяните мое слово…

– Полно,