– Братец, да ты не беспокойся… Все будет по твоему приказу.

– Так, что же мне много, что ли, нужно… косушку-то?… Олухи…

– А вот что, братец, я тебя хотела спросить, – вмешалась Наталья Никитична, желая отвлечь его от неприятных мыслей. – Давеча ты започивал… спросить-то тебя нельзя было… все ли имение-то твое ямщик-то принес: всего один узелок…

– Много было… да дорогой меня обокрали…

– Обокрали?… Каким же это манером?…

– Так… И сам не знаю… Вынули, значит… Украли, да и шабаш…

– Ах ты, Боже мой… А много было?

– Мало ли было… Всем было вам гостинцы вез… Да платья две пары… Белье разное… Много всего…

– И все украли?…

– Чисто…

– Вот Божеское-то наслание…

– Что ты станешь делать… Вот теперь новое платье еще надо шить…

Наталья Никитична искренно ему поверила и горевала.

Но Иван принес водки. Харлампий Никитич выпил и повеселел. Головная боль и раздраженное состояние духа его прошли. Он несколько времени рассказывал родным о своих похождениях, и все слушали его с благоговейным вниманием, несмотря на то что этот рассказ был и несвязен, и бестолков, и полон противоречий. Харлампий Никитич много нахвастал про себя, но ему верили беспрекословно. И вся семья разошлась на этот раз успокоенная и довольная, что Бог возвратил ей такого заслуженного и почтенного родственника, который будет для нее и честью, и поддержкой. На этот раз изгладилось из души всех и первое неприятное впечатление от пьянства гостя: надеялись, что ведь не каждый же день это будет. А с дороги, и с усталости, и с прежнего горя, и с радости, что воротился восвояси, мог человек и закутить… А проспится – и пройдет…

На следующие за тем дни Харлампий Никитич уже объяснил себя окончательно.

Харлампий Никитич был, что называется, горький. Он давно уже страдал этим недугом и за него должен был расстаться со службой. Безрадостная, бесприютная, одинокая жизнь, без родственных связей, без всяких нравственных интересов, помогла развиться и укорениться в нем этой болезни. Врожденные, дикие инстинкты природы его, ничем не останавливаемые, поддерживали в нем эту страсть: Харлампий Никитич не мог уже существовать без водки. Мрачный от природы характер, при не возможности удовлетворить этой потребности, доводил его до крайней злобы, почти до бешенства. Весь остаток мыслительной способности его был направлен на средства добывания этого необходимого для его жизни продукта. По выходе в отставку он шлялся несколько времени по своим бывшим товарищам и знакомым, но мало-помалу и те стали отворачиваться от него. Харлампий Никитич вспомнил о доме, о родных и решился возвратиться к ним. Наполовину пешком, наполовину с возовиками совершил он свой дальний путь, истратил в дороге весь свой маленький запас деньжонок, вещь за вещью продал и заложил все свое платье, но за тридцать верст перед домом нанял пару лошадей, чтобы явиться на свою родную сторону приличным образом, достойным заслуженного поручика Осташкова, и не уронить себя сразу в глазах родных и соседей.

Приезд его совершенно нарушил порядок обычной жизни обитателей Охлопков. На другой же день Харлампий Никитич, опохмелившись сначала у брата, отправился в гости к сестре. Александр Никитич и Иван не пошли с ним, и напомнили ему при этом о своей семейной вражде, жаловались на Никанора, рассказывали об его жадности к деньгам, о непочтении к родителю, о намерении отнять насильно всю землю. Обвиняя Никешу, главной виновницей и подбивательницей во всем этом указывали Прасковью Федоровну. Харлампий Никитич все это принял к сведению и пошел в гости к сестре, сильно предубежденный против Никеши и Прасковьи Федоровны.

Наталья Никитична, несмотря на рабочую пору, ради дорогого гостя осталась дома и не пошла на работу. Все, что только было у нее в доме, все, что только можно было достать на ее скудные средства, все было приготовлено для угощения братца. Самовар кипел на столе, среди твердых как камень заварных кренделей и красных медовых пряников; в печке пылал огонь и жарилась курица, опара для блинов и яйца для яичницы были ноготове. Разумеется, не была забыта и водка: Наталья Никитична уже догадывалась, что без этого снадобья никакое угощение не было бы по мысли дорогому гостю.

Прасковья Федоровна сохраняла по обычаю свой спокойный и важный вид, но в душе была неспокойна: соображая все то, что рассказывала дочь и Наталья Никитична, она предчувствовала, что гостя, конечно, вооружили против нее, и не ждала ничего приятного от его посещения, да и вообще от самого его приезда. Катерина уже чувствовала к нему некоторый страх и хотела было уклониться от нового свидания с дядей под предлогом полевой работы; но тетка отсоветовала ей уходить, полагая, что дяденька обидится и рассердится еще больше за то, что сама хозяйка не хотела его встретить.

Наталья Никитична вся была поглощена стряпней и заботой угодить братцу, которого столько лет не видала и в живых не чаяла. Впрочем, она часто отрывалась от печки, чтобы взглянуть, нейдет ли гость. Наконец Харлампий Никитич показался на улице и шел к ним. Он еще не был пьян и шел твердой поступью, забывши, что накануне рассказывал о своих ранах. Наталья Никитична и Катерина засуетились и бросились на крыльцо встречать гостя. Прасковья Федоровна сделала было тоже движение идти к нему навстречу, но удержалась и осталась в избе, впрочем, пересела на другое место, подальше от стола, поближе к печке. Харлампий Никитич вошел сумрачный, неласковый; Наталья Никитична следовала за ним, обливаясь радостными слогами.

– Ах гость дорогой, ах родный ты мой… Ну-ка, думала ли я, что доживу до этакой радости… – приговаривала она, идя за ним. – Садись-ка, садись, батюшка ты наш, светлое мое солнышко… Милости прошу… Посмотри-ка на наше житье-бытье.

Прасковья Федоровна встала и молча поклонилась.

– А это кто? – спросил Харлампий Никитич, садясь за стол и указывая на Прасковью Федоровну.

– Ах, батюшка… Это моя свахонька, Никешина тещенька, вот Катерины Ивановны маменька.

– Прошу не оставить вашим приятным расположением… – проговорила Прасковья Федоровна, как-то чинно и сдержанно.

Харлампий Никитич ничего не отвечал.

– Она, можно сказать, нашему Никешиньке свет дала и в люди его пустила, – продолжала Наталья Никитична. – Вот почитай на одне ее деньги и избу выстроили и обзаведение все сделали… Чем прикажешь тебя, золотой, просить-то сначала: чайком, что ли, али водочки выкушаешь…

– Водки подай… Что-то так… все с дороги-то… не хорошо…

– То-то, мой родной… Пожалуй-ка, выкушай… Вот такой грех Никанора-то Александрыча нет, да и не знаем, где взять… Хозяина-то нет, а кабы он был, все бы уж лучше… Что мы, дуры-бабы, без