не уточнили как для них само собой разумеющееся, что равенство, упоминаемое в этом японском слове, равенство в праве 一 тунцюань, равноправие). Но «равноправие мужчин и женщин» в то время в феминизме не было столь актуально, а понятие гендер ещё не было тогда так на слуху[967], чем и объяснялось невнимание феминистокк работе Оно Кадзуко. (В пекинском русско-китайском словаре 1985 года феминизм также переводится наньнюй дэнчжи 男女等值 一 равенство, равноценность мужчин и женщин, но, однако, суть этого дэн не расшифрована – права, наличествующие в японском аналоге, как-то не прописаны!)

Но, верно, во всём этом надо разбираться коллективом, состоящим из лингвистов, феминистов, культурологов и тому подобное, а также носителей ментальностей различных культур. (При этом нельзя не заметить, что и у лингвистов есть свои сложности с переводом профессиональных терминов с китайского на русский и наоборот. Это свидетельствует, по мнению российского учёного, не только о том, что термины «не являются готовым продуктом классической китайской филологии и имеют разновременное происхождение», но и «являются результатом смешения собственно китайских категорий с понятийным аппаратом западной лингвистики». Что также «свидетельствует о некоей фундаментальной специфике образного… мышления китайцев»[968]). То, что «язык есть основание национального менталитета 一 тезис, кажется, не требующий доказательств. Мы мыслим посредством своего языка и, можно сказать, мыслим “в языке”. В этой ситуации кажущиеся грамматические частности в действительности могут являться отражением невидимых глазу культурно-символических конфигураций, определяющих самый тип и образ нашего мышления»[969].

И тем не менее (если вывести за скобки терминологические моменты, особенно в их иероглифическом выражении) содержание самих китайских публикаций скорее порождает сомнение, а не находятся ли синологи просто по.ru.нозом китайского рефрена про пресловутую национальную специфику (столь знакомую всем при определении социально-экономических реалий КНР)?

Конечно, эмансипационные процессы женщин в Китае имеют «специфическую связь с китайской реальностью и наукой» (включая иероглифику, которой прописываются термины, а стало быть, и специфику ментальности?). Но утверждения, что западные женские исследования, методы и стратегии западного феминизма базируются на «евро-американских реалиях»[970], мне представляется, ничем не могут помочь в разъяснении вопроса об эмансипации именно китайских женщин, о процессе развития феминизмав Китае. Наличие «особенностей реалий» подтверждается историей национальных процессов эмансипации или развития феминизма в любой стране.

Бесспорно, совершенно закономерно рассмотрение вопроса о различиях феминизмов китайских и западных (поскольку единого западного тоже нет), с одной стороны, но не менее продуктивно поговорить о различиях и сходстве китайского материкового и китайского островного феминизма – с другой. Если о первом говорят и там и там (имею в виду и Запад, и КНР, и Китайскую Республику), то второй вопрос как бы умалчивают. А я смею утверждать, что первое – вопрос, не исключено, спорный, можно сказать, и лингвистический, и политический, и психологический, а второе же отличие мне видится довольно чётко.

Что касается разговоров о национальной специфике в КНР, то нельзя, вероятно, отрицать, что есть определённая психологическая составляющая подобных деклараций. Не исключено, что сами китайские феминистки или исследовательницы женских проблем из КНР в условиях постоянных кампаний по борьбе с «буржуазным ли либерализмом», с «космополитизмом» ли стремятся откреститься (уже, верно, на бессознательном уровне) от всякого «иностранного влияния».

В определённом смысле навязывание того, что пытаются представить как китайскую специфику, можно определить и как массированную государственную политику по насаждению национализма в качестве «удобного средства поддержки властей предержащих» («Родина священна, а партия – высшее воплощение государственных интересов»)[971]. При этом нередки случаи, что как только политический деятель в Китае отходит от догматического маоизма, он практически переходит на идеи глобализации, утверждая, что мир развивается в едином русле. Так случилось с одним из первых «правых элементов» 1957 года, ставшего по прошествии времени из правоверного коммуниста-революционера, как он сам говорит, либералом[972].

С другой стороны, нельзя отрицать влияния этнопсихологии, по результатам исследования которой представители великой нации не могут морально согласиться, что находятся в арьергарде какого бы то ни было процесса. Специалисты по психологии межнациональных, межкультурных отношений объясняют всяческие фобии наличием комплексов у нации или народа. Явление в мировой практике весьма распространённое. Как пример, в специальной литературе указывают на сохраняющуюся в течение столетий в России пресловутую «западобоязнь» (в старину называемой «латинобоязнью»), то есть недоверчиво-опасливое отношение к Западу как к богатому и коварному соблазнителю[973]. «Китайские патриоты-националисты не могут принять того факта, что истина пришла в Китай извне. Отсюда бесконечные попытки “китаизации” [всего и вся] 一 и в прошлом, и ныне (в Гонконге и на Тайване… возникло течение, называющее себя “китайским христианским богословием”)»[974].

Кстати, в публикациях гоминьдановского периода в Китае начала ХХ века по феминистским вопросам проблема «китайской специфики» так навязчиво, во всяком случае, не звучала. А в тайваньских публикациях 一 звучит.

Впервые встречается термин «синизирование», «китаизирование» (чжунгохуа) в тайваньских женских исследованиях в 1985 году (подчеркну, тогда, ещё при действовавшем военном положении, была создана, хотя и на средства Фонда «Азия», но при государственном университете Центральная лаборатория женских исследований Института народонаселения при Тайваньском университете 一 первое научное учреждение, занимавшееся в том числе и феминизмом[975]).

И причина синизирования не только в «особенностях, сформировавшихся как результат исторической, экономической, политической ситуации на острове, приводящих к конфронтации с западным феминизмом»[976]. Сами тайваньские исследовательницы, признавая западный феминизм более зрелым научно, тем не менее считают его «несоизмеримым с китайскими особенностями» 一 обоснование этого тезиса и его последствий оставим на совести говорящих. Но и других причин, определяющих возникновение того, что называют синизированием, найти сложно[977].

(Интересно, что за последующие четверть века данная проблема переросла уже национальные границы. На Пятом международном съезде исследователей Азии, состоявшемся в августе 2007 года в Малайзии, часть учёных выступала за формирование некой новой «азиатской социологии», создание альтернативного западной методологии исследования азиатских проблем; в некотором смысле ставилось под сомнение вообще западное знание об Азии в целом. На специальной сессии съезда звучал призыв к формированию «азиатских общественных наук», «созданию альтернативной теории и деколонизации обществоведения». К тому же ещё учёный из Индонезии высказал мнение, что европоцентризм – это фактическое игнорирование подлинного генезиса современной западной культуры, которую по её истокам, считает он, точнее было бы назвать не просто христианской, а «исламо-иудео-христианской»[978]).

Что касается «женских проблем», то, конечно, нельзя исключать и накопившегося негативного отношения ко всему комплексу проблем суфражизма, женской эмансипации, феминизма как в мировой практике, так и восприятия всего комплекса «женского вопроса», особенно в обществах с сильным влиянием традиционализма. Аналогичную картину можно было наблюдать