водил дочек посмотреть колонию бобров. Это было в Колорадо. Так вот, по берегам озера служители расставили щиты с описанием жизни этих грызунов. Бобры не думают, как живут, они едят, плавают, точат деревья, размножаются, то есть остаются самими собой. Но человеческие особи сходят с ума от описаний их жизни. Мы ждем не дождемся, когда раскроет рот Кински, Мастерс или Эриксен. Без конца читаем о разрыве тесных связей бытия, одиночестве, отчуждении и все таком прочем.

– Значит, ты не хочешь сообщить нам свежую информацию о распаде человеческой личности? Господи, как же я не люблю это словечко – «информация»! Ты ведь постоянно занимаешься социологическим анализом – зачем? Взять хотя бы твою статью для «Ковчега», которую ты мне прислал… кажется, она у меня с собой… ты предлагаешь в ней экономическую интерпретацию личных странностей человека. Погоди, убежден, что она у меня в «дипломате». Ты выдвигаешь довод о том, что на нынешней стадии капитализма, очевидно, существует связь между сужением инвестиционных возможностей и поисками новых путей вклада отдельной человеческой личности в мировую цивилизацию. Даже Шумпетера цитируешь. Да, вот она. «Может показаться, что эти побуждения носят чисто психологический характер, но, скорее всего, они объясняются экономическими причинами… Люди думают о себе как о созидательных, творческих натурах, и в этой самооценке – потребность общества в экономическом росте».

– Хватит меня цитировать. Я сегодня на дух не переношу подобные рассуждения.

У меня какой-то особый талант генерировать новые замечательные идеи. Вместо того чтобы вместе со мной сожалеть об этой небольшой слабости, Текстер завидовал мне. Ему хотелось быть частицей мировой интеллигенции, и не только частицей, но кандидатом в пантеон, носителем нового слова, какими были Альберт Швейцер, Артур Кестлер, Сартр, Витгенштейн. Он не понимал, почему я не разделяю это стремление. Слишком высокомерен, слишком большого мнения о себе, говорил он. А я просто не претендую на роль вождя мировой интеллигенции в отличие от Гумбольдта. Он верил в анализ, поэзии предпочитал «идеи», был готов отдать Вселенную ради того, чтобы достичь нижних слоев высших культурных ценностей.

– Походи по Чикаго, как Ретиф де ла Бретон по Парижу. Опиши свои наблюдения. Это будет сенсация, – убеждал меня Текстер.

– Текстер, мне нужно поговорить с тобой о «Ковчеге». Мы хотели дать новый импульс интеллектуальной жизни страны. Хотели переплюнуть «Американ меркьюри», «Дайал», «Ревиста де Оксиденте». Мы несколько лет обсуждали этот проект. Я угробил на него кучу денег, оплачивал все счета. Но где он, «Ковчег»? Я верю в тебя, считаю тебя превосходным редактором. Мы публично объявили о создании нового журнала, и авторы начали присылать материалы. А мы сидим на них как собака на сене. Я получаю десятки негодующих писем, мне даже угрожают. Ты сделал из меня козла отпущения. Меня обвиняют в ста смертных грехах и при этом ссылаются на тебя. Ты стал специалистом по Ситрину, знаешь, как я работаю, как не разбираюсь в женщинах, знаешь все мои недостатки. Я не обижаюсь, хотя был бы рад, если бы ты перестал объяснять меня и вкладывать в мои уста характеристики других людей: что X – тупица, а Y – недоносок. Это ты их так называешь, а не я.

– Хочешь знать, почему не выходит первый номер? Скажу напрямик: ты завалил меня антропософскими материалами. Ты человек начитанный; если увлекся, значит, в этом учении что-то есть. Но не можем же мы забить весь номер рассуждениями о душе.

– Почему не можем? Теперь много говорят о психике.

– Психика – понятие научное. К антропософским же понятиям читателя надо приучать постепенно.

– А зачем ты накупил столько бумаги, скажи на милость?

– Хотел напечатать пять номеров подряд, без перерыва. Это привлекло бы внимание. Кроме того, я получил массу заявок.

– А где же теперь эта бумага?

– Разумеется, на складе. Знаешь, я думаю, тебя не «Ковчег» беспокоит. Тебя Дениза донимает, судейские крючкотворы и расходы.

– Ошибаешься. Иногда я даже благодарен Денизе. Ты вот говоришь, что я должен бродить по улицам, как Ретиф де ла Бретон. Если бы Дениза не подала на меня в суд, я вообще не выходил бы из дома. Волей-неволей приходится сталкиваться с неприятными фактами. И это дает пищу уму.

– Я тебя не совсем понимаю…

– Всем людям без исключения присуще желание причинить зло ближнему своему. Мы наблюдаем это и в демократиях, и в диктатуре. Разница в том, что правительство закона ставит преграду этому желанию. Тебя могут оскорбить, превратить твою жизнь в кошмар, но тебя не уничтожат.

– Чарлз, твоя любовь к знаниям делает тебе честь. Нет, правда. Я говорю это после двадцати лет дружбы. У тебя скверный характер, зато в тебе есть… как бы это сказать… чувство собственного достоинства. Если ты говоришь «душа», а я «психика», значит, ты имеешь на то вескую причину. У тебя, вероятно, действительно есть душа. Удивительный факт.

– У тебя тоже есть душа, однако вернемся к нашим баранам. Знаешь, мне кажется, мы должны отказаться от идеи выпускать «Ковчег» и распродать оборудование, бумагу и все прочее.

– Не будем спешить, Чарлз. Мы можем легко поправить наши дела. Еще небольшое усилие…

– Я больше не в состоянии вкладывать деньги в «Ковчег». Как говорили наши предки на старой родине, мои финансы поют романсы.

– У меня дела еще хуже. Я потерял все свое имущество в Калифорнии.

– Неужели?

– Я свел наши расходы до минимума. Редко прошу тебя исполнять свои обязательства. Ты обещал заплатить Блоссом жалованье – ты же помнишь Блоссом, секретаршу? Ты встречался с ней в сентябре.

– Какие обязательства? В сентябре мы договорились, что увольняем Блоссом.

– Договориться-то договорились, но кем ее заменить? Только она умеет работать на компьютерной технике.

– Но компьютерная техника еще не запущена в ход.

– Это не ее вина. Мы были абсолютно готовы. Были готовы начать в любое время.

– Значит, ты слишком большая шишка, чтобы обойтись без секретарши?

– Побойся Бога, дружище. Сразу же после твоего отъезда у нее в автокатастрофе погиб муж. Ты хочешь, чтобы я уволил ее? В такое тяжелое для Блоссом время? Что-что, а сердце у тебя доброе. Зная это, я взял на себя смелость пока оставить ее. Да и сумма тут небольшая – всего пятнадцать тысяч… Да, предстоит еще один расход. Пришел счет за лес для пристройки. Она уже начата.

– Я не просил тебя строить крыло. Я был категорически против.

– Да, но мы договорились, что редакция должна находиться в отдельном помещении. Зачем мне редакционная суматоха в моих покоях? Ты же понимаешь.

– Я тебе сказал, что не желаю в этом участвовать. Я даже предупредил, что если выкопать большую яму