– Don’t trouble you[66], – сказал он. – Я жду от вас не исторических или каких-то иных сведений… Когда мне нужно узнать нечто подобное, я вызываю секретаря и говорю: «Пришлите мне специалиста по такому-то вопросу».

Впрочем, позже я убедился, что даже крупный специалист может знать далеко не все в своей области. Отправившись за билетом на поезд в бюро Кука, в одном из стоящих в очереди людей я узнал учителя географии, преподававшего в парижском лицее. Так вот, поскольку ему предстояло совершить путешествие, он пришел туда затем, чтобы получить разработку маршрута.

* * *

Через Ренуара я познакомился с Теодором де Визева, который был не только знатоком иностранной литературы, публиковавшимся на страницах «Ревю де дё монд»: столь ценимый талант критика сочетался у него с подлинным чутьем к живописи. Когда в 1886 году у Жоржа Пти состоялась выставка Ренуара, он был одним из немногих, если не единственным публицистом, кто выступил в защиту художника. По этому случаю и познакомился с ним Ренуар.

Визева был бесподобным собеседником. Поляк по происхождению, он обладал удивительным знанием французской литературы. Как-то один из его друзей, профессор Сорбонны, потерявший накануне своего дядю, пребывая в подавленном состоянии, не смог подготовиться к лекции, которую должен был прочитать на другой день.

– Какова тема вашей лекции? – спросил Визева.

– Я должен говорить о Теофиле Готье.

– Садитесь и пишите…

Визева с ходу продиктовал текст лекции, покорившей на следующий день студентов Сорбонны.

Он строго придерживался установленного распорядка дня. Проснувшись в полдень, завтракал в постели, затем приступал к туалету, при котором часто присутствовал кто-нибудь из его друзей, пришедших с ним поболтать. «Поскольку я выхожу редко, – говорил он мне, – любой визит для меня – это что-то вроде открытого окна в мир». В два часа пополудни он принимался за работу: покуривая сигареты, он диктовал своей секретарше до пяти часов, после чего обходил квартальные лавочки, где мог без больших затрат удовлетворить свою страсть к книгам и гравюрам. Визева возвращался домой к ужину, состоявшему из супа, который он ел, пристроившись в углу стола, и опять диктовал до полуночи.

Старый слуга Дюпарши никогда не покидал квартиру. То и дело слышалось: «Дюпарши, подайте мне туфли! Дюпарши, огонь погас!» И, всегда торжественный, неизменно одетый в редингот, при белом галстуке, Дюпарши появлялся, держа в руках обувь или с поленом под мышкой.

В первый раз придя в гости к Визева, я услышал в глубине квартиры женский голос, который привел меня в восхищение. Показалась молодая девушка, вся в белом. Мне почудилось, что это фея. Однако это была дочь писателя, мадемуазель Мими.

Визева не был чужд юмора. Вспоминаю историю, рассказанную им однажды, когда я заговорил о Леоне Блуа. Поскольку в одном из томов «Дневника», принадлежавшего перу автора «Неблагодарного нищего», несколько раз можно было прочесть одну и ту же фразу: «Жанна сказала мне» (так звали жену литератора), Визева в письме, подписанном «Старый англичанин», сообщил Леону Блуа: «Самое интересное в Вашем „Дневнике“ – это то, о чем говорит Ваша супруга». И уже в следующем томе Жанна перестала высказывать свои мнения. Но о ней можно прочитать там следующую запись: «Некий старый англичанин написал мне очень важное письмо, имеющее отношение к мадам Блуа. Прошу моего корреспондента соблаговолить назвать свое имя».

* * *

Будучи в гостях у одного из моих друзей, я позволил себе сказать: «Ах, если бы я был Ротшильдом!» И меня тут же спросили:

– И что бы вы тогда сделали?

– Я начал бы с того, что оборудовал бы в Париже ферму, чтобы иметь настоящее масло, настоящие яйца, настоящее молоко. Из родника я брал бы настоящую воду. Я имел бы хлеб, выпеченный из настоящей пшеницы. Я велел бы задубить кожу для своей обуви так, как ее дубили когда-то, то есть употребляя дубильную кору, а не химию, как это принято сегодня…

– Ах! – перебил меня один из гостей. – Вы думаете, что, имея деньги, можно приобрести все, что пожелаешь? Я родственник Ротшильда. Так вот, знаете ли вы, какая одна из основных его забот? В путешествии всегда питаться только «кошерным» мясом. Для этой цели сопровождающий его повсюду повар обходит бойни в поисках мяса животных, заколотых в соответствии с предписаниями Талмуда. Разумеется, все мясники посылают его куда подальше. Следовательно, каким бы Ротшильдом он ни был, он вынужден ограничиваться бифштексами и эскалопами, приготовленными из мяса животных, которых забивают для гоев.

* * *

Вот как я познакомился с депутатом Марселем Самба. Ренуар сказал мне: «У одной учительницы в моей деревне возникли неприятности из-за того, что она отказывается спать с мэром. Самба не раз предлагал мне свои услуги, если я в чем-либо буду нуждаться. Не возьмете ли вы на себя труд сходить к нему и сказать от моего имени, что я настоятельно прошу его сделать все возможное для того, чтобы бедную девушку оставили в покое?»

Я отправился к господину Самба. Мне сказали, что он находится на своем избирательном участке. Там меня ввели в тесное, обшарпанное и насквозь прокуренное помещение на первом этаже. Господин Самба, вооружившись кузнечным мехом, раздувал огонь в очаге, который никак не желал разгораться. Я изложил депутату-социалисту цель своего визита. Он сразу же сказал мне:

– Этот мэр, должно быть, из реакционеров. Я попробую уладить это дело через моего друга Бриана.

Некоторое время спустя Самба явился к Ренуару и как ни в чем не бывало сообщил:

– Вашей учительнице никак нельзя помочь! Мэр из наших.

Позднее я виделся с Самба уже по другому поводу. На этот раз он принял меня в своем особняке. После того как я выразил свое восхищение полотнами, висевшими на стенах гостиной, господин Самба провел меня в столовую, чтобы показать работы Матисса. Хозяин дома ждал к обеду своего коллегу из правой партии, насколько я помню – приятеля Станисласа. Вошла горничная и поставила на стол бутылку розового вина.

– Что вы делаете? – спросил он. – Принесите бутылку нюи. Вы должны знать, что обычное вино подается к приходу господина Кошена.

На улице Коленкур, напротив дома Ренуара, находился участок земли в полгектара, принадлежащий Парижской ратуше, где стояли многочисленные дощатые домишки.

– Вот увидите, – сказал мне Ренуар, – когда снесут эти лачуги, на их месте построят семиэтажные дома, и это на улице, где и так уже нечем дышать.

Вспыхнул пожар, уничтоживший бо́льшую часть хибарок. Муниципальный советник квартала воспользовался этим для того, чтобы предложить своим коллегам переоборудовать в гигиенических целях возникший пустырь в сквер. В связи с чем среди местных трактирщиков возник переполох. Советника вызвали на своеобразное судилище под председательством аптекаря, поддержанного тремя владельцами бистро.

– Уже пятнадцать лет мы ждем, когда на этом участке нам построят доходные дома, – сказал ему аптекарь. – Вы издеваетесь над нами с вашим сквером. Вы прекрасно знаете, что ждет вас на следующих выборах, если ваше предложение пройдет в совете!