– Мадам, – сказал я продавщице, – знаете ли вы историю об Анании и Сапфире?

Она смотрела на меня округлившимися глазами.

– Это люди, живущие в нашем квартале?

– Нет. Это христиане времен апостолов, муж и жена. Однажды они пришли к апостолу Петру и сказали ему, что продали все свое имущество и теперь принесли вырученные деньги для нищих. «Вы оставили часть себе, лжецы! – возмутился глава апостолов. – В наказание за ваш обман…» Он махнул рукой. И земля разверзлась и поглотила обманщиков. А вдруг и ваш паркет, мадам, тоже разойдется и вы будете наказаны за то, что решили сбыть лежалые пирожки?

Женщина слушала меня в изумлении. Но когда речь зашла о ее паркете, раздался голос:

– Ну что ж, можете испытать, крепок ли мой паркет…

Внушительного вида, весь перепачканный мукой, из пекарни вышел ее муж.

– Что этому типу от тебя нужно? – грубо спросил он, показывая на меня.

– Оставь! Он мелет всякий вздор, – ответила кондитерша.

Я счел благоразумным поскорее убраться, так как пекарь держал в руках скалки и готов был меня огреть. Позднее подобную сцену я увидел в фильме Чарли Чаплина и от души посмеялся: на этот раз я был в роли зрителя.

* * *

Иногда я встречался с Мирбо, вечно пребывавшим в возбужденном состоянии: то он проклинал кого-нибудь, как правило художника или общественного деятеля, то кого-то превозносил, иногда того же самого человека, которого бранил накануне. Кажется, люди не могли долго злиться на него за эти поношения. Что касается друзей, то они не переставали нахваливать его доброту и великодушие… «Правда, – объясняли они, когда кто-нибудь напоминал о его вспыльчивости, – Мирбо склонен к преувеличениям». Никогда не забуду, как он пришел ко мне в сопровождении Динго, очаровательной собачки, которую держал на поводке.

– Вы не представляете, Воллар, насколько необыкновенны эти дикие собаки! Я видел, например, как Динго перегрызла глотку теленку. А какой у них нюх! Когда Динго заходит в курятник, она безошибочно распознает несушек… Не могу забыть, как она наваливалась им на животы и наружу выходило целое яичко. Для меня Динго больше чем друг… она вроде родного человека… Я боюсь даже думать, что могу ее потерять… Впрочем, собака признает только меня. Ах, проклятье!..

В этот момент Динго вырвалась и побежала по лестнице, ведущей на антресоли, не обращая внимания на окрики хозяина.

– Может быть, вам сходить за ней? – спросил я.

– Видите ли, я боюсь, что она меня укусит. Вы ведь не знаете, что Динго, стоит ее только спустить с поводка, перестает признавать даже своего хозяина…

Я вдруг с тревогой вспомнил, что на антресолях находится моя домработница. Однако она появилась в ту же секунду, держа вилявшую хвостом собаку за ошейник.

– Какое ласковое животное! – сказала она. – Но мне надо готовить завтрак… Ну, иди отсюда, песик!

– А, что я вам говорил?! – произнес Мирбо.

Я увиделся с Мирбо еще раз незадолго до его смерти. Это было во время войны. Я застал его сидящим в кресле возле окна в квартире на первом этаже по улице Вожон.

– Что пишут в прессе? – спросил он.

– Ей-богу, ничего особенного… Правда, в одной из газет я прочел, что в ресторанах собираются ввести нормы обслуживания клиентов. Отныне посетитель будет иметь право лишь на одно мясное блюдо и на одно овощное.

– Но ведь дефицита нет!.. У торговцев есть все… даже прекрасные маленькие устрицы. – (Он говорил «нустрицы».)

И в глазах Мирбо вспыхнул огонек чревоугодия.

Однако в этот момент в комнату вошла мадам Мирбо, проявлявшая подозрительность всякий раз, когда ее муж оставался с кем-нибудь наедине; писатель приложил палец к губам, призывая меня хранить молчание. После того как она ушла, Мирбо сказал тоном обиженного ребенка:

– Она нелюбезна со мной. Она не хочет давать мне маленькие «нустрицы», она говорит, что это слишком дорого. – И автор «628-Е8»[67] продолжал: – Странные вещи творятся в доме напротив… Все время входят и выходят какие-то люди… Вообще, в жизни можно увидеть столько необычного!.. Однажды в деревне я наблюдал за комаром, он нес осу, но ему мешали ее раскрытые крылышки. Так вот, комар просто-напросто положил ее на газон и отпилил ей крылья…

И Мирбо принялся рассказывать мне, да так, будто это случилось с ним на самом деле, о некоторых странных событиях, происходивших в его книгах с героями, которых он хотел высмеять. Я слышал, что подобный феномен самовнушения наблюдался под конец жизни и у Флобера.

Вновь увидеться с Мирбо мне больше не довелось. К тому же жена охраняла его все более бдительно. В день смерти писателя я встретил одну из ее подруг.

– Я только что от Мирбо, – сказала она. – На сей раз жена оставила меня с ним наедине.

– Каким образом? Сегодня утром я прочитал в газетах, что он умер.

– Вот именно поэтому, узнав о печальной новости, я поспешила к мадам Мирбо. «Вы желаете видеть Октава?» – спросила она. Открыв дверь комнаты, погруженной в темноту, она зажгла свет. Мирбо лежал на своей постели, одетый в костюм. «Мне надо сделать кое-какие распоряжения, – сказала она. – Я на минуту вас оставлю». Когда мадам Мирбо вернулась, я попрощалась с ней; она потушила свет и закрыла дверь.

* * *

В бытность господина Дени Кошена государственным министром он как-то сказал мне:

– Вы, кажется, едете в Эвиан на следующей неделе?

– Так точно…

– Я тоже, послезавтра вечером. В мое распоряжение предоставлено специальное купе. Поедемте вместе.

Я охотно согласился. Однако мне все же пришлось заплатить за свой билет. Гость министра имел полное право разделить с ним места в официальном вагоне, но попасть туда он мог, только приобретя билет первого класса. Это объяснил мне контролер, впрочем весьма обходительный. Столько говорилось о ненужных расходах, о грабеже, чинимом железнодорожными компаниями, что я хочу доказать на конкретном примере, что эти компании умеют блюсти интересы своих акционеров. Честно говоря, в данном случае я только выиграл оттого, что ехал вместе с министром; но я заработал также прострел из-за сквозняка, который устроил господин Кошен, думая сделать мне приятное. По прибытии он тоже жаловался на боли в пояснице; но мы ехали в Эвиан, где как раз лечат ревматические заболевания.

Как только мы вышли на перрон, мой высокопоставленный спутник стал расхваливать мне отель: он останавливается там в течение двадцати пяти лет, к тому же гостиницу содержат славные люди. Я последовал за ним. Через несколько часов я убедился в неудобствах, доставляемых отелями, которые содержат «славные люди».

– Вы действительно считаете, что нам здесь будет хорошо? – спросил я у господина Кошена.