Нетрудно догадаться, что советник, получивший взбучку, поспешил взять обратно свое предложение.

Я передал об этом случае Самба, который являлся депутатом от этого округа. Я думал, что поставлю его в неловкое положение.

– Режим хочет этого! – просто ответил мне депутат-социалист. – Когда-то музыку заказывал маркиз. Сегодня власть принадлежит бистро.

* * *

Когда я открыл свой магазин на улице Лаффит в 1894 году, торжествовал импрессионизм. Однако уже тогда некоторые художники искали свой путь в искусстве. Дело в том, что живопись не есть что-то незыблемое.

Может ли она не испытывать потребности в обновлении, не претерпевать той бесконечной эволюции, что проявляется во всех формах искусства? Безусловно, разные формы искусства оказывают друг на друга взаимное влияние. Но то одна, то другая из них становится преобладающей и сообщает импульс всем остальным. Как правило, во главе движения оказывается литература. Она дает теорию и одновременно пример, которыми поочередно будут вдохновляться музыка и пластические искусства. В эту эпоху, о которой рассказываю я, преобладала музыка. Но что такое музыка? Своего рода колдовство. Она не предлагает нам определений. Ни показ, ни описание не являются ее непосредственными целями. Она пленяет нас как раз тем, что есть в ней смутного, зыбкого, неопределенного. Она питается тайной, мифом, легендой и тем, что заимствует из этих источников; музыка создает умонастроение, атмосферу, благоприятную для страстей или грез. Под воздействием ее колдовских чар, но, впрочем, восставая также против грубости реализма, против холодного совершенства парнасцев, писатели и прежде всего поэты пытались обрести почти бесплотное очарование, которое заключено в неопределенности сюжета; вызвать состояния взволнованности, приподнятости, в которые повергала их музыка с ее повышенной эмоциональностью. Отныне они перестанут описывать – они начнут создавать образы. Будут излагать, отказавшись от точных определений. Поэт возложит на себя миссию открывать лишь перспективы. Поэма получит свое продолжение в свободных и взволнованных размышлениях читателя. Обаяние творчества Вагнера порождает таким образом эзотеризм поэтов типа Малларме и Верлена (с его «за музыкою только дело»). Это пора символизма.

В изобразительном искусстве, особенно в живописи, мы наблюдаем воздействие тех же причин. Там тоже сказалось влияние символов, мифов – всего, что может дать легенда, что питает гениальные творения Вагнера. Влияние, которое испытала на себе часть художников непосредственно, а подавляющее их большинство – через литературу и критику. В мои задачи не входит оценивать эту своего рода учрежденную над живописью опеку. Ограничусь напоминанием о том, что эта опека привела к возникновению художественной школы «Роза и крест», которая наряду с другими проявлениями символизма, казалось, с большей очевидностью находила источник вдохновения в религиозной тематике.

Ряд художников продемонстрировали эту новую эстетику на выставках, отличавшихся некоторой беспорядочностью. Должен признаться, что меня не привели в восторг все эти изображения утонченных и бескровных женщин, а также зеленые, голубые или желтые Офелии, словно побывавшие у красильщика. Дега весьма остроумно отозвался о влиянии, которое литература может оказывать на живопись. Его подозвали к одной из подобных картин, ожидая от маэстро выражений восторга. «Не правда ли, господин Дега, в этом полотне чувствуется влияние Метерлинка?» – «Мсье, – ответил Дега, – голубую краску берут из тюбика, а не из чернильницы».

Все вышеизложенное заставляет меня рассказать о том, каким образом я познакомился с вдохновителем школы «Роза и крест» господином Жозефеном Пеладаном.

Мне понравились не только его произведения; на меня произвел к тому же большое впечатление титул «cap», то есть маг, которым он украсил свою фамилию. В раннем детстве я слышал от тетушки Ноэми столько прекрасных историй о волхвах! Короче говоря, я рискнул написать письмо автору «Высшего порока». Я сообщил ему, что являюсь одним из его самых безвестных почитателей и умоляю оказать любезность и принять меня. Он ответил, что сделает это с удовольствием. И вот однажды, испытывая невероятную радость, я позвонил в его дверь.

Как только прозвенел звонок, я услышал в глубине чей-то возглас: «Зажгите свечи!..» Затем дверь отворилась. Я увидел человека с черной как смоль бородой, одетого в какой-то домашний халат из красного кумача.

Сар – а это был он! – ввел меня в комнату, где находилось несколько очень молодых людей; все они были облачены в халаты из той же материи. Мэтр и его ученики встретили меня необычайно радушно. Я сразу же понял смысл фразы, услышанной из-за двери. На картине, перед которой горело семь свечей, была изображена черная лилия, из цветка показывалась голова женщины. Один из молодых людей листал журналы по искусству и остервенело вырывал из них гравюры с изображениями сюжетов, которые члены «Розы и креста» считали запретными для живописи, например натюрморты. Я взял предложенную мне одним из этих господ сигарету. Сар удостоил меня чести принять от него огонь, но, не найдя спичек, он запустил руку в корзину для бумаг, куда его ученик бросал приговоренные гравюры. Он схватил одну из них, свернул в трубочку и зажег от свечи, что горела в ряду других перед алтарем.

Мой визит слишком затянулся, и я, наверное, к радости моих хозяев, ибо мистическая общность была нарушена из-за присутствия на собрании непосвященного, удалился восвояси. В передней я услышал: «Потушите свечи!» Так состоялась моя первая встреча с Саром.

Позднее, в Ниме, где я был проездом, мне довелось присутствовать на лекции Пеладана. У него была все та же красивая черная борода; но оттого, что одет он был в обычный пиджак, его облик показался мне не столь магическим. Я поделился этим наблюдением со своей очаровательной соседкой. С большой живостью она возразила, что, если бы он был в красном халате, люди подумали бы, что мсье Жозефен – как она фамильярно его называла – стал продавцом средств от мозолей и напитков для влюбленных и что с ним мог бы произойти такой же неприятный случай, что и с человеком в красном халате и заостренном колпаке, который гадал по ладони… «Это случилось на прошлой неделе, – начала дама, – на церковной площади…» Я так и не услышал историю о человеке в красном халате, ибо в этот момент внимание собравшихся привлекли… нет, что я говорю… приковали следующие слова Сара: «Жители Нима, мне достаточно лишь произнести заклинание – и земля разверзнется и поглотит вас…»

Зрители переглядывались, подшучивая друг над другом. Я подозреваю, однако, что в душе им было несколько жутковато. Спешу добавить, что добродушный Сар не произнес роковых слов. Выходя из зала, я сказал кому-то:

– А если бы ему крикнули: «Чепуха! Ну давай, произноси свое пресловутое заклинание»? Вы полагаете, что тогда стряслось бы несчастье?

– Кто знает? Жозефен славный малый, но если его раззадорить…

Я хорошенько запомнил этот способ устрашения и дал себе слово, что в крайнем случае испробую его на деле.

Спустя некоторое время я увидел в окне кондитерской весьма аппетитные сладкие пирожки. Войдя, я услышал, как кондитерша сказала клиентке, что если бы та пришла чуть пораньше, то увидела бы, как эти пирожки вынимались из печки. Я купил один пирожок и, едва откусив его, сразу убедился в том, что он совершенно черствый.