– Что ты имеешь в виду?

– Теперь ты знаешь, почему я работаю в АОО, но почему ты? Какова твоя история?

Я фыркнула. Только Джейсон мог подать это будто жизнь и приключения какого-то супергероя, но, опять же, может быть, так оно и было. Я сорвала травинку и задумалась.

– Я говорила тебе, что мой отец снова женится, – сказала я. – Но я не знаю, упоминала ли я, что он вдовец.

– О, черт, Челси, прости меня, – произнес он.

– Да, та сокрушительная потеря, о которой я говорила тебе в Париже. Это была моя мама. Семь лет назад. Рак поджелудочной железы. Вообще-то, я была здесь, работала на винограднике, когда мне позвонили и я об этом узнала.

Наши взгляды встретились, и лицо у него было такое, будто он точно знал, с какой силой эта новость ударила по мне. Это практически лишило меня самообладания. Я уже давно не плакала из-за потери матери, но его нежное сочувствие почти заставило мои эмоции выплеснуться наружу. Я покачала головой, подбросила травинку в воздух и стала смотреть, как она кружится, возвращаясь на землю.

– Знаешь, что было странно? Когда я вернулась домой, с ней все было в порядке. Они с папой заехали за мной на «Логане». Моя сестра уехала в колледж, но вскоре после моего приезда вернулась домой, и у нас было семейное собрание, посвященное нашей новой реальности. Больше всего мне запомнилось чувство, что все это, должно быть, ошибка, потому что мама выглядела в точности как всегда.

Джейсон ничего не ответил. Он просто слушал. Когда речь заходила о смерти моей матери, большая часть людей пыталась сменить тему. Джейсон был готов меня выслушать, и я была ему за это благодарна.

– Однако болезнь развивалась быстро. У мамы уже была четвертая стадия. Рак успел затронуть и другие жизненно важные органы, так что операция была невозможна, но мама продержалась намного дольше, чем мы думали. Она была такой стойкой!

– Как долго? – спросил он.

– У нас было чуть больше трех месяцев с того момента, как я приехала домой, и до ее смерти. – Мы постарались извлечь из этого времени максимум.

Джейсон кивнул, и мне стало ясно, что он понимает, как по-другому ты начинаешь смотреть на время, когда песчинки начинают падать в песочных часах все быстрее и быстрее и ты ничего не можешь сделать, чтобы замедлить их.

– Моя мама была моей лучшей подругой. Наверное, это странно, но у нас была особая связь. Моя младшая сестра, Аннабель, была папиной дочкой. Если он чинил унитаз, она наверняка была где-то рядом, подавала ему гаечный ключ. Но не я, я была с мамой. Я ходила за ней как хвостик. По субботам мы пекли. Мы обе любили изысканные торты и пекли их по любому случаю. Я помню, как однажды на Рождество мы испекли торт – и когда его разрезали, в середине появилась рождественская елка.

А еще однажды мы испекли торт с арахисовым маслом. Наш золотистый ретривер, Салли, вела себя хорошо, пока хватало сил, но потом не выдержала, вскочила на стойку и вгрызлась в торт, – я рассмеялась, вспомнив об этом. – Салли бросилась к двери с куском торта во рту, а мама побежала за ней. Я понятия не имею, что она собиралась сделать.

Салли умудрилась съесть этот огромный кусок торта на бегу, а моя мама гналась за ней с развевающимся на ветру фартуком на глазах у всей округи. Ей потребовались годы, чтобы забыть об этом. Я всегда удивлялась, почему она погналась за собакой. Конечно же, мама понимала, что торт невозможно было спасти. Когда Салли всю ночь рвало тортом, мама сказала, что так ей и надо, но провела всю ночь рядом с ней, на полу, массировала ей живот, чтобы облегчить боль.

Я улыбнулась, и Джейсон ответил мне тем же. Я на это надеялась. Мне было больно видеть, как он страдает. Я была потрясена тем, что он рассказал мне о Джесс, и мне было приятно рассказать ему о моей маме. Так мало людей действительно понимали меня, но теперь я знала, что он наверняка понимает. Между нами существовала эмоциональная связь, какой я раньше никогда не ощущала ни с кем, кроме самых близких людей. Возможно, оттого, что мы оба пережили большую потерю, или оттого, что на нас двоих лежала ответственность за эту сделку, или же свою роль сыграло и то и другое. В любом случае, я смотрела на Найтли совершенно другими глазами и знала, что никогда больше не смогу считать его красивым обаятельным бездельником.

– Знаешь, что было самым сложным, кроме того, конечно, что мы ее теряли? – спросил он.

Я отрицательно покачала головой. Все это было тяжело, мучительно, ужасно, жестоко, невыносимо больно. Я никогда не разбивала эти эмоции на какие-то иерархии боли.

– Смотреть, как она становится все меньше и меньше, – сказал он. Его голос был мягким. – Я часто заходил к ней в комнату, когда она спала, и брал ее за запястье, чтобы посмотреть, не стало ли оно меньше. Иногда мне удавалось убедить себя, что она совсем не похудела, но в другие дни я не мог лгать себе и знал, что сестра съеживается, исчезает у меня на глазах, а я ничего не мог сделать, чтобы остановить рак, который забрал ту неистовую, громкоголосую Джесс, которую я знал, и оставил вместо нее эту хрупкую маленькую птичку.

Да, я вспомнила. У моей мамы всегда были фигура с женственными изгибами, какие появляются от любви к пирожным. Но когда она заболела, килограммы быстро растаяли, сделав ее кожу обвисшей, а на облысевшей голове от лица остались одни запавшие глаза. Это было очень тяжело для моей мамы, которая, не будучи тщеславной, всегда была уверена в своей женственности. Болезнь лишила ее этого. Мое горло сжалось при воспоминании о тех последних днях с ней, потому что даже зная, что ей наконец-таки не будет больно, когда она умрет, я эгоистично не хотела с ней прощаться.

– Извини, – выдавила я, махнув рукой, как будто могла отмахнуться от душивших меня эмоций. Я положила голову на сложенные руки, пытаясь дышать че- рез них.

– Нет, все в порядке, – ответил Джейсон, – я понимаю, – он положил руку мне на спину и провел ею вверх и вниз по позвоночнику успокаивающим жестом.

– Мои воспоминания о Джесс сейчас горько-сладкие, – сказал он. – Горькие, потому что ее больше нет, но сладкие, потому что память о ней сохраняет ее живой в моем сердце и уме, и я дорожу