те кинулись врассыпную, а Ууно, удирая и глотая слезы, плевался и кричал:

— У, гады!.. Охвостье сатаны!.. Дерма вам!..

Овцы, коровы, бык и баран усиливали сумятицу и толчею. Крики и вопли; блеяние, ржание и мычание; стычки и драки, беготня, толкотня, топот, визг, треск, лязг, звон, стон, грохот, шум, гам. В довершение всего на двор вывели и полоумного Антти, накинув ему на плечи отцовский тулуп. Он лопотал и гоготал, звеня цепями и необычайно радуясь всему, что видел вокруг.

— Посадите его в сани, — приказал ленсман.

Тут Алина с душераздирающим воплем вырвалась из рук полицейских и бросилась к безумному сыну. И вдруг с поля во двор примчался бычок и начал скакать, фыркая и вскидывая задом. Полицейский, который вел Антти, невольно повернулся к быку и выпустил полоумного. Парень издал радостный крик и погнался за быком. Он любил животных. Смотреть на них было для него высшим удовольствием. Он глядел на них из окна и мычаньем выражал свой восторг. Со всех ног помчался он за быком, волоча по земле свои цепи.

Нерасторопный полицейский не мог догнать безумного, который скинул тулуп и в одной посконной рубахе с развевающимися по ветру волосами с невероятной быстротой бежал за бычком и что-то радостно мычал, а бычок вскидывал задом и отвечал ему таким же хриплым мычанием. Среди воя, плача, рева и ругани раздавались резкие команды ленсмана, посылавшего конных полицейских ловить беглеца. А надо всем этим хаосом звуков с ближней горки грозно и торжественно лилась мелодия «Интернационала», в которой звенели и женские голоса.

Лишь мы, работники всемирной

великой армии труда,

Владеть землей имеем право,

но паразиты — никогда.

И если гром великий грянет

над сворой псов и палачей,

Для нас все так же солнце станет

сиять огнем своих лучей!..

Ленсман окончательно вышел из себя:

— Лейтенант Гренберг! Разгоните это голосистое сборище! Прикажите сначала мирно разойтись, а если не послушаются — примените силу. Конечно, лишь в той мере, насколько будет необходимо.

— Отряд! Тихой рысью — вперед!

Один из кавалеристов продолжал гоняться за полоумным, а остальные девять пустились рысью — мимо колодца и через небольшое поле — на горку, где стояла поющая толпа.

— Казаки скачут сюда!..

Это вызвало небольшое замешательство. Женщины всполошились. Халме знал, что конники не врежутся в толпу, пока не будет отдан приказ разойтись, и он крикнул, чтобы все спокойно стояли на месте.

Действительно, конный отряд остановился метрах в тридцати от демонстрантов, и лейтенант крикнул на ломаном финском языке:

— Толпа, немедленно разойтись! Каждому спокойно идти в свой дом. Если вы данный мой один приказ нет повиноваться, я пускайт кони в толпу!

— Ладно, пускай... Они не убьют... Пусть женщины отойдут подальше.

Для Халме это было суровым испытанием. Конечно, он понимал, что благоразумнее подчиниться. Но он не хотел отступать, не заявив протеста. Выйдя вперед на несколько шагов, он сказал:

— Господин офицер! Наша демонстрация мирная, мы соблюдаем порядок и представителям власти никак не мешаем.

Лейтенант понял это как отказ. У него тоже были напряжены нервы.

— Отряд, вперед! Каждый знайт свою задачу.

Кони двинулись, и женщины пронзительно завизжали. Кое-кто бросился бежать к дороге, но первые ряды стояли на месте, не дрогнув. Аксели прижал древко знамени к груди, крепко обняв его руками, и повернулся боком к приближающемуся коню. Халме стоял, не двигаясь, бледный как полотно, словно ожидая, что кони остановятся и все окажется только игрой. Мысль его металась в поисках какого-нибудь выхода, но ей не за что было ухватиться. Он ожидал, что после переговоров с офицером они смогут мирно и с достоинством удалиться, но быстрое решение офицера спутало все его расчеты. Халме понимал, что отступление необходимо, и к тому же он сам очень боялся физического насилия. Но его словно парализовало. Страх требовал немедленного отступления, но воображение, представив картину жалкого бегства, пробудило в нем гордость. Он открыл было рот, чтобы отдать приказ разойтись, но не смог этого сделать, видя, что Аксели, стоящего перед строем, уже толкает конем передний всадник. Халме глубоко вздохнул и зажмурился, повернувшись плечом к надвигающемуся на него всаднику. Он не мог отступать, когда знаменосец грудью встречал противника. Он уже слышал совсем близко шумное дыхание коня, как вдруг раздался призыв Янне:

— Гимн, ребята. «Песню родины»! Споем царским прислужникам!..

Халме открыл глаза. Конская морда двигалась прямо на него, но Халме запел, словно получив заряд силы от Янне:

Финляндия, наш край родной!..

Первые всадники уже теснили толпу. Обученные кони шли на человеческую стену осторожно, маленькими шажками, словно стараясь не наступить людям на ноги. Вся колонна подхватила песню. Женщины и дети уже успели отойти к дороге, но они и там пели вместе с остальными. Некоторые из женщин кричали:

— Господи Иисусе!., Они вас затопчут... Бегите скорее!.. А хор звучал все мощнее:

...Мечом, и плугом, и пером

Боролись за тебя...

Полицейский офицер пытался перекричать песню, приказывая людям расходиться, но слова его были бессильны.

...Как распускаются цветы,

Так расцветешь и ты...

Тут песня начала ломаться, оттого что прерывались голоса первого ряда, выдерживающего натиск коней.

...Любовью нашею сильна.

Лучом надежд озарена.

Пой вольно, родина! Слышна

Все дальше песнь твоя!..

Викки Кивиоя схватил коня под уздцы и крикнул полицейскому:

— Красивый у тебя мерин! Продай! Бери семьдесят пять... Слезай с седла: Викки платит наличными!

— Отпусти!.. Отпусти живо, ну!..

Полицейский замахнулся, и нагайка полоснула по тулупу Викки. В тот же миг Элиас Канкаанпээ бросил крепкий снежок и угодил в плечо офицера, тоже замахнувшегося нагайкой. Когда Халме хлестнули плеткой по спине, его страх исчез окончательно. Боль была вовсе не так ужасна, как представлялось раньше. Но полученный удар помог Халме собраться с духом и принять решение об отходе. Теперь он чувствовал, что одержал моральную победу, и хрипловатым голосом крикнул:

— Товарищи! Отходите к дороге! Аксели, уноси знамя... уходи со знаменем на дорогу! Нас секут плетьми!..

Аксели, оскалив стиснутые зубы, уже хрипел, сдерживая напор коня, который понемногу теснил его и заставлял пятиться. На плечо парня легла рука, и он услышал голос Отто:

— Отходи