— Нет, не уйду, черт побери!..

— Уходи сейчас же. Сопротивляться бесполезно. Народ сейчас все равно разбежится...

Аксели стал отходить, и люди последовали за знаменем, подчиняясь приказу Халме. Мальчишки строили рожи полицейским, а некоторые, осмелев, выкрикивали дерзкие дразнилки. Халме выбрался на дорогу и приказал ребятам замолчать. Полицейский офицер все же сообразил, что лучше не мешать колонне перестроиться и восстановить порядок. Он приказал своему отряду стоять на горке, а сам поскакал на дорогу, к Халме.

— Вы главный?

— Я имею честь пользоваться доверием этих товарищей.

Голос Халме еще дрожал от обиды, и он стоял, исполненный достоинства, глядя офицеру прямо в глаза.

— Вы уведить народ немедля прочь. Можно идти с флаг, если никакой беспорядок.

— Мы уйдем со знаменем, сохраняя полный порядок. Но я заявляю протест против действий полиции. Сегодня я впервые видел, как свободных граждан Финляндии били плетьми!

— Вас нет били. Только тронули. Полиция действоваль согласно инструкций. Но ви сопротивлялся полиций. Я заявляй, что будет вам повестки в суд за сопротивление полиций.

— Мы готовы к этому. Товарищи! Идемте обратно, к дому пожарной команды. Надо скорее достать лошадей и позаботиться о несчастной семье, выброшенной на снег и на мороз.

Колонна двинулась вперед энергичным шагом и демонстративно громко запела «Интернационал».

Полицейские стояли до тех пор, пока не убедились, что демонстранты действительно ушли. А затем они вернулись в торппу. Антти уже поймали и положили в сани рядом с Анттоо. Алина сидела на выставленной во двор кровати и плакала. Ребята выглядывали из-за угла хлева.

Анттоо грозился убить Теурю, и хозяин сказал ленсману:

— Этакие речи в присутствии представителей власти... Его надо арестовать. Кто знает, что он может натворить!..

— Мы его увезем и допросим, поскольку это требуется для суда. Но затем мы отпустим его на свободу, если, конечно, он прекратит свои угрозы.

Ленсман потребовал у репортера фотопластинки, но тот объяснил, что нельзя показать непроявленные негативы, так как они от света только испортятся. Кроме того, он сослался на закон о печати, согласно которому всю ответственность несет главный редактор. В конце концов, ленсман оставил ему снимки, полагая, что разгон демонстрации не был заснят.

Затем они уехали. Алина осталась с детьми и вещами на дворе. Полоумный Антти прыгал в санях, радостно выкрикивая бессвязные слова:

— Антти... Анттии... Ух-ху-у!.. М-м-му-у! М-м-му-у-у!.. Н-но-о-о!.. Н-но-о-о!.. И-го-го!.. Ах-ха-ха-ха...

Уехал и Теурю. Потом пришли люди из товарищества, чтобы забрать скот и вещи. Кроткие коровы легко дались им в руки, но за быком пришлось-таки побегать. Семью Лаурила отвезли в Канкаанпээ. Туда же отвели и дойных коров. Остальной скот разобрали по разным торппам.

Последние груженые сани скрылись в вечерних сумерках. На пустом дворе серой торппы воцарилась тишина. Завевала метель, наметая снег в зияющие провалы окон и дверей опустелого дома. Заснежило, задуло, завьюжило. Разыгрался буран. И к утру белая пороша покрыла поле и двор, не оставив и следов давешней суматохи.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

Много ходило всяких разговоров. Теурю отсиживался дома. Говорили, что за дело Лаурила надо Теурю спустить штаны да выпороть его хорошенько плетьми. В пасторате, в домах господ и хозяев тоже обсуждали выселение Лаурила и разгон демонстрации.

— Все подстроено рабочим товариществом. Виноват, прежде всего, этот подстрекатель Халме со своими подручными. Лаурила ушел бы мирно, если бы его не подбивали к бунту. Никто, разумеется, не одобряет поведения Теурю. Хотя он имел полное право прогнать нерадивого и дерзкого торппаря, но делать это так грубо и как раз накануне выборов было, по меньшей мере, неразумно. Но, по крайней мере, теперь мы видим, к чему ведет это подстрекательство. Лаурила следовало бы освободить, но зато надо отдать под суд их товарищество. Ведь не случайно же присутствовал при выселении корреспондент социалистической газеты! Жаль бедную семью Лаурила, чьим несчастьем так бесцеремонно пользуются ради предвыборной агитации. Вот она — их гуманность.

Что же говорили и думали об этом в избах торппарей и батраков, нетрудно догадаться. Обида и досада начинали перерастать в озлобление. Удары полицейских нагаек вызвали настоящую бурю. Многие знали домашнюю порку, будучи уже почти взрослыми, и не обижались. А тут — несколько легких ударов произвели целый переворот в сознании.

— Нас бьют, как рабов!

Халме задумчиво поднимал глаза и говорил, касаясь рукой плеча: «Удар поразил меня не сюда...— Затем, положив другую руку на сердце, он продолжал: — ..а вот куда».

Были, правда, и такие, что не смотрели на это так уж серьезно. Например, Отто с сыновьями и Викки Кивиоя. И неунывающий Викки, осклабясь, рассказывал, как он предложил полицейскому «семьдесят пять» за коня. А Отто вообще повезло: его ни разу и не ударили. Собственно, нагайки задели только троих: Халме, Викки и Оскара Кививуори.

Разноречивые мнения вызвал номер «Кансан Лехти», где был помещен репортаж с броскими заголовками и снимками. Фотографии получились довольно туманно, но разглядывали их с увлечением.

— Вот это я тут стою!.. А чья же голова там выглядывает? Эх, не снял, черт, Алинину выставку!..

Впрочем, история эта и без газеты быстро разнеслась по всему приходу. И в товариществе не переставали зубоскалить. Так что даже Халме сказал наконец с чувством досады:

— Несчастная мать могла от горя потерять самообладание. И все же я считаю такой поступок неуместным. Публичное обнажение упомянутой части тела никак не совместимо с принципами социализма. Правда, финские женщины на протяжении веков пользовались этим жестом для того, чтобы публично опозорить противницу, но это является также показателем невежества, которое все еще царит в нашем народе. Я прошу вас предать забвению этот инцидент. Лишнее напоминание о нем не идет нам на пользу, да, кроме того, это неудобно и по отношению к несчастной женщине.

Конечно, уговоры были бессильны, и Халме с горечью вспоминал древнюю истину: юмор — худший враг идейности.

Больше всего неприятностей снимки доставили Аксели. На одной фотографии он был ясно виден со знаменем. А под фотографией надпись: «Гордо развевается социалистическое знамя в стальных руках молодого рабочего героя».

Отец поглядел на снимок и проворчал:

— Куда как велико геройство!.. С этаким носятся... А что проку-то? Все равно Лаурила выгнали. А погоди, пропечатают тебя так-то еще разок-другой, и с нами то же будет.

Алма, посмотрев на фотографию, сказала с умилением: — Ну и красив ты здесь! Уж ладно,