— Закон также требует, чтобы власти были заранее извещены о собрании, а я не получал никаких заявлений.

— Господин ленсман! Это не официальный митинг. Существует обычай собираться, например, в день Вознесенья у костров и тоже с песнями, что никогда не считалось противозаконным.

— Тут вам не вознесение. Это явная демонстрация.

Ленсман окинул взглядом толпу и, помолчав, объявил свое решение:

— Строго предупреждаю, что вы никоим образом не должны мешать представителям власти в исполнении их служебных обязанностей. Запрещаю приближаться к освобождаемой торппе. В противном случае вам придется отвечать за последствия.

— Господин ленсман, мы не будем мешать представителям власти. Мы только демонстрируем свое отношение к тому положению вещей, при котором подобные случаи вообще возможны в нашей стране.

Ленсман снова недоверчиво посмотрел на собравшихся. Все старались сохранять полное спокойствие. Вероятно, одного дерзкого, насмешливого взгляда оказалось бы довольно, чтобы ленсман принял другое решение. Но придраться было не к чему, и он ушел, сказав строго:

— Еще раз предупреждаю: малейший беспорядок — и вы будете привлечены к ответственности за вмешательство в действия представителей власти.

Ленсман вернулся во двор торппы. Семья Лаурила находилась в доме, и полицейские ждали теперь лишь приезда Теурю, так как официальный приказ о выселении полагалось зачитывать в присутствии хозяина. Во двор следом за ленсманом вошел и репортер. Ленсман окликнул его:

— А вы что делаете здесь?

— Я журналист. Вот мое удостоверение. Ведь это выселение производится законно и открыто?

— Хорошо. Можете присутствовать, но держитесь в стороне. Не вмешивайтесь. Вы, разумеется, собираетесь написать статейку, поносящую представителей власти.

— Господину ленсману должно быть известно, что главный редактор газеты несет ответственность перед законом.

Ленсман крикнул полицейским:

— Господа констапели! Я напоминаю, что вы должны с честью выполнить служебный долг, действуя так, как подобает представителям власти.

Наконец прибыл Теурю. С ним приехала и хозяйка. Она не сумела побороть своего любопытства, хотя предстоявшая процедура выселения могла грозить некоторыми неприятностями. Хозяйка, однако, осталась сидеть в санях.

Ленсман тихо разговаривал с начальником отряда конной полиции. Затем тот приказал своим людям стать у ворот и следить за действиями демонстрантов. Теурю поздоровался с ленсманом. Он был мрачен и явно нервничал, но все же твердо сказал:

— Так. Ну что ж, пойдемте!

Семья Лаурила ждала в избе. Алина с детьми забились в угол у печи, а сам Анттоо сидел на длинной скамье у стола. Ленсман, войдя, поздоровался, но ему не ответили. Лишь понуро глядели на его сапоги.

Ленсман достал из кармана бумагу и зачитал решение суда о выселении. Затем он обратился к Теурю:

— Настаиваете ли вы, хозяин, на исполнении вашего требования?

— Я сказал и от своих слов не отступаюсь.

— Антон Кустаа Лаурила! Я предлагаю вам с вашей семьей освободить это помещение, а также забрать принадлежащий вам скот и движимое имущество. Я зачитал вам решение суда и предупреждаю: если вы не уйдете добровольно, полиция будет вынуждена прибегнуть к силе.

— Убивайте здесь. Убивайте всех разом. И малых детей — всех! Из моего родного дома я никуда не уйду. Это мое последнее слово.

— Лаурила! Я разъясняю: если вы заставите нас прибегнуть к силе, вам придется еще ответить за сопротивление властям.

Алина начала смеяться истерическим, злым смехом, в котором слышались слезы:

— Значит, у нас будет хоть кров над головой! Лучше оказаться в тюрьме, чем на улице!

Побагровев и едва сдерживаясь, Теурю сказал:

— Послушай, Анттоо. Я даю тебе последнюю возможность. Если ты в присутствии властей обещаешь увезти свой скарб в течение трех дней, я готов подождать эти три дня. Ты, конечно, найдешь себе квартиру, если только захочешь искать.

— Нет, дьявол, не дождешься этого и за три года. Сам знаешь, разбойник ты адов, что я никуда не уйду из моего дома! Разве по кускам меня вытащите.

— Ну, нет, так нет. Если человек резонов не понимает, остается одно — применить закон. Слава богу, что бы там ни кричали, есть еще закон в нашей стране.

Ленсман видел, что слова уже не помогут, но, оглянувшись на репортера, стоявшего здесь же, он все же спросил:

— Пожалуйста, назовите место, куда можно перенести ваши вещи и перевести скот. Иначе они будут оставлены под открытым небом.

— Нет у меня больше никакого места. Выбрасывайте на проезжую дорогу. Это единственное место в Финляндии, где еще дозволяется быть и бедняку, лишь бы он не забывал вежливо посторониться при встрече с господами.

— Райтамо и Саари, возьмите инструменты и выставьте окна и двери. Печь надо разрушить так, чтобы ею нельзя было пользоваться. Позовите двух человек из конной полиции, чтобы выносили вещи. Ну, хозяйка, одевайте детей! И предупреждаю: не устраивайте никаких скандалов!

— Пусть позамерзают! Какого дьявола им жить еще на этом свете? Лучше уж один конец...

Алина разрыдалась, схватила на руки Элму и, прижимая девочку к груди, уткнулась лицом в ее спину. Малышка тоже заплакала. Полицейские достали инструменты, но, видимо, им было не по себе, в особенности из-за рыданий Алины. Теурю, решив, что больше он здесь не нужен, хотел было уйти. Но ленсман, который уже тоже начал сердиться, сказал ему строго:

— Нет, вы останетесь. Все разрушения в доме производятся за ваш счет и под вашу личную ответственность. Полиция в данном случае следует вашим указаниям.

Разрушения производились для того, чтобы изгнанный Лаурила не мог снова вернуться и занять торппу. И ленсман считал, что Теурю, как хозяин, должен непременно присутствовать и указывать, что следует ломать.

Одна за другой были выставлены оконные рамы, и морозный воздух хлынул в избу. Так же были сняты и вынесены двери. И тогда издалека донеслось пение демонстрантов:

Наше знамя гордо реет,

Честь отчизны охраняя...

Полицейские стали выносить вещи. Всего-то пожитков было немного. Но, когда чужие люди вошли на кухонную половину, то полоумный, прикованный там к стене, начал кричать и метаться. Его цепи были довольно длинными, чтобы он мог лежать на топчане, стоявшем у стены. Звали этого несчастного Антти. Он был ужасен: лохматый, обросший бородой, нестриженный, нечесанный и немытый. Посреди лба, прорезанного глубокими, «безумными» морщинами, ярко багровело огромное родимое пятно. Запястья были обмотаны тряпками, чтобы железные оковы не ранили их.

Пока полицейские выносили ушаты да квашни, безумный топал ногами, гремел цепями и смеялся. Наверно, ему, тоже хотелось таскать и ворочать квашни. Со смехом он лопотал