– Спокойно, я ничего тебе не сделаю, – процедил он мне в лицо, когда, задрожав, я начала всхлипывать.

– Пожалуйста, у-уберите, – заикаясь, попыталась я осторожно втиснуть руки между дулом и моим малышом, хоть и понимала всю бессмысленность этой попытки.

– Я уберу, только без глупостей и шума. Тихо-мирно идем к машине. Поняла?

Я лихорадочно закивала и, когда он убрал пистолет, начала оголтело хватать воздух ртом. Мне резко стало дурно, и я едва не осела на асфальт, прижимая дрожащие ладони к животу.

– Тихо-тихо, – пришпилив к себе и не теряя времени, потащил меня этот бугай к машине, припаркованной через дорогу, где нас ожидали еще двое таких же качков.

При виде них мелькнувшая было мысль попытаться привлечь чье-то внимание или как-то сбежать, тут же угасла. На меня накатил такой всеобъемлющий ужас, что я не смогла сдержать слез.

– Пожалуйста, давайте договоримся! Я заплачу. У меня есть драгоценности и деньги. Прошу вас! – вцепившись в подталкивающие меня руки, молю, заглядывая в равнодушные глаза.

– Села! – встряхнув, словно тряпичную куклу, затолкал мужик меня в машину.

Оказавшись между двумя крепкими телами на заднем сидении, я захлебывалась отчаянием, не в силах даже спросить, кто эти люди и что им от меня нужно. Натянутая, как струна, я просто смотрела прямо перед собой и плакала, сжимая бессильно руки на животе.

Однако, когда бугай за рулем ответил на звонок и произнес: "Да, Зоя Эльдаровна, везем", внутри меня, будто тумблер переключили.

Замерев от шока и всполыхнушей ярким заревом надежды, я жадно вслушивалась в разговор, но он длился всего пару секунд, из которых моим конвоиром ничего больше не было сказано.

– Вы к Долгову меня везете? – выдавила я, наконец, совладав с дрожью.

– Куда сказано – туда и везем. Кончай реветь, никто тебя убивать не собирается! – было мне ответом.

Я не знала, что думать. По всему выходило, что Долговская сестра послала этих головорезов по просьбе Сережи. Но тогда почему они ведут себя так, словно я у них в заложниках? Хотелось бы спросить, но я не решилась. Раздраженные, угрюмые рожи совершенно к этому не располагали.

Надо признать, как бы там ни было, но я успокоилась. Более того, где-то через час и вовсе расслабилась, решив, что это все-таки Серёжины люди. В конце концов, зачем его сестре кого -то посылать за мной?

Логично? Логично. Только вот логика моя была до умиления наивной. Я ведь даже и предположить не могла, что эта сука пойдет на сделку с моим отчимом и Елисеевым.

Розовые очки слетели с меня, когда вместо того, чтобы повернуть в сторону дома Долговской сестры, мы поехали в противоположную. Мое сердце одичало заколотилось о ребра при виде родного дома, замаячевшего на предрассветном горизонте.

Затравленно оглядываясь, я готова была биться о стекла, перегрызть глотки этим тупоголовым ублюдкам, только бы вырваться. Меня захлестнула такая паника, что я едва не выла в голос.

Встреча с отчимом не просто страшила, она доводила меня до состояния помешательства, ибо я знала, папа Гриша не пожалеет. Он даже собственных детей не жалел, когда дело касалось репутации и работы. Да и оброненное им по зиме: “Скажи моим людям, и они отлупят ее без следов.”, не оставляет никаких надежд на то, что меня не тронут.

– Господи, пожалуйста, пожалуйста! – сама не зная о чем, просила я, уткнувшись заплаканным лицом в ладони. Внутри все сжималось от страха.

Когда машина припарковалась у парадного входа и меня вывели на улицу, я совсем обезумела и, рванувшись на удачу, побежала прочь, но, естественно, меня тут же поймали и, скрутив, потащили в дом, где в холле меня уже ожидал бледный от ярости Можайский.

Представ перед ним, я попыталась взять себя в руки, но у меня ничего не получалось. Смотрела в его горящие холодным бешенством, будто полинявшие, голубые глаза, и задыхалась. Слезы ручьем текли по щекам, меня колотило, как припадочную.

Можайский молча оглядывал меня с ног до головы, будто музейный экспонат, а я за эти пару минут, казавшихся вечностью, от напряжения едва держалась на ногах.

Правда, недолго. В следующее мгновение, не говоря ни слова, Можайский со всего маху ударил меня по лицу. Я рухнула, как подкошенная к его ногам, перед глазами потемнело, меня оглушило болью, а из носа тонкой, горячей струйкой потекла кровь.

– Шалава! Подстилка воровская!– выплевывает отчим, хватая меня за волосы и, не давая опомниться, бьет кулаком под дых. От шока и разрывающей боли мир для меня, будто замирает.

Падаю, разбивая колени о мраморный пол и хватаю жадно ускользающий воздух, а на краю сознания бьется отчаянная мысль, когда отчим замахивается для очередного удара: "Только не по животу, только не по животу!".

– Гриша, не надо! – вместо ожидаемой боли обрушивается на меня вопль матери, бегущей со второго этажа.

Можайский оборачивается, а я торопливо отползаю, пытаясь справиться со спазмом, сдавившим диафрагму, будто огненным обручем.

– Не трогай! Ради бога, не трогай! – схватив Можайского за руки и заслонив меня собой, истерично просит мама

– Пошла вон, сука!  Ты все знала и покрывала эту дрянь! – отталкивает он ее, отчего она отлетает в сторону, впечатываясь корпусом в трюмо у стены. Предрассветную тишину разрывает звон разлетающейся на осколки вазы.

У меня по телу проходит дрожь. Сжимаюсь и изо всех сил сдерживаю рвущийся из груди крик. Нервы окончательно сдают.

– Не знала, ничего я не знала! – горячо заверяет Жанна Борисовна, снова бросаясь к нему.

– Врешь, тварь! – озверев, влепляет он ей хлесткую пощечину и, отшвырнув от себя, направляется ко мне. От его горящего бешенством взгляда, внутри все обрывается.

Пячусь назад и уже ничего не соображая от страха, хватаю с пола один из осколков.

– Не… не…подходи, иначе я… я …– вытянув дрожащую руку, захлебываюсь слезами, сжимая осколок до онемения в пальцах, готовая разрисовать Можайскому всю рожу, если только он приблизиться еще на шаг.

– Ах, ты шлюха! Ты кому угрожаешь?! – взревев, кидается он на меня. Я успеваю полосануть его, прежде, чем тяжелый удар, прилетающий куда-то в висок, вновь отправляет меня на пол. В глазах тут же темнеет от разливающейся кипятком боли, но ее мгновенно сменяет другая, когда начищенный до блеска носок итальянских туфель врезается мне сначала в бок, а потом в бедро, попадая четко в нерв, отчего я истошно кричу, понимая, что если это сейчас же не прекратиться, я потеряю малыша. Низ живота уже сводит ноющей судорогой, как в первый день месячных и от этого внутри все холодеет.

– Мама, пожалуйста… – вырывается у меня отчаянная мольба. Я пытаюсь закрыться, сгруппироваться, но тщетно, безжалостные, яростные пинки следуют один за другим, не давая вздохнуть. Я горю. Просто сгораю заживо от бессилия и боли. Каждая клеточка моего тела ноет и пульсирует, будто оголенный нерв.