о его возможной невиновности. Возможно, в Дублине или Ливерпуле действительно были люди, которые страстно верили в это, но спустя время от них не осталось и следа. Исторические свидетельства говорят о том, что поведения Джеймса Споллина после его оправдания в суде оказалось достаточно, чтобы убедить в его виновности даже самых ярых скептиков.

Если это действительно так, то кто виноват в том, что Споллину удалось избежать петли? В своем отчете Томас Кеммис, руководивший как расследованием, так и последующим судебным преследованием, воздержался от критики детективов и адвокатов, но общественность и СМИ были не столь великодушны. Одна из дублинских газет лишь посетовала на «бестолковость и глупость» полиции, но другая пошла дальше – составила длинный список ошибок детективов. Он начинался с безалаберного осмотра кабинета Джорджа Литтла, в результате которого было принято ошибочное решение о том, что кассир покончил с собой. Затем шли многократные неудачные попытки обнаружить хотя бы один из нескольких крупных свертков с деньгами, спрятанных под самым носом у полиции, и, что самое страшное, катастрофически преждевременный арест Джеймса Споллина суперинтендантом Гаем. Если бы детективы внимательно следили за передвижениями Споллина, то наверняка поймали бы его во время посещения тайника – и тогда у них были бы неопровержимые улики, связывающие его с похищенными деньгами.

Другие недоброжелатели сосредоточились на судебном процессе. Обвинение критиковали за увлечение несущественными мелочами, а генерального прокурора осуждали за «безжизненную, бессильную и неубедительную» заключительную речь. В своем разрушительном анализе газета Midland Counties Advertiser и вовсе заявила, что то, как велось это дело, стало «позором для служащих Короны: как адвокатов, так и полицейских, начиная с самых высоких должностных лиц и заканчивая рядовыми констеблями».

Во многих дискуссиях прослеживалась неприятная ура-патриотическая окраска, а некоторые представители английской журналистики с удовольствием нападали на дублинских чиновников. Оппоненты отвечали, что виноваты не ирландские юристы, а английские законы. Непосредственным результатом дела Споллина стали требования реформировать законодательство, причем наиболее очевидной мишенью был принцип, согласно которому жены не имели права давать показания против своих мужей. Через несколько месяцев, однако, продвижение этой инициативы сошло на нет, и только в 1898 году, в соответствии с Законом об уголовных доказательствах, это устаревшее правило было окончательно отменено.

Еще одно предложение заключалось в том, чтобы добавить шотландский вердикт «вина не доказана» к существующим вариантам «виновен» и «не виновен», что позволило бы присяжным дать понять, когда они считают, что обвиняемый может быть виновен, однако доказательств против него недостаточно. Член английского парламента Уильям Юарт – активист, чьи многочисленные успехи включали основание библиотек, финансируемых государством [34], – объявил, что внесет в парламент законопроект, с помощью которого надеется сделать вердикт «вина не доказана» доступным для присяжных в Англии и Ирландии. Возможно, его взгляды изменились, а может быть, у него появились более насущные законодательные предложения, поскольку он так и не выполнил своего обещания и даже не упомянул об этом в Палате общин.

Подобно своему мужу, Мэри Споллин также ясно дала понять, что не хочет находиться под пристальным вниманием общественности. Она и трое ее младших детей – Люси, Джозеф и Джордж – продолжали жить под охраной полиции в доме на станции «Бродстон» до октября 1857 года, когда с ее мужа сняли обвинения в ограблении. Оставаться там они больше не могли, так как жили на территории железнодорожной компании бесплатно, и директора захотели, чтобы они уехали. По предложению Уильяма Кеммиса Мэри и ее детей забрали из дома глубокой ночью и перевезли на конспиративную квартиру в провинциальном городке недалеко от Дублина. Это было сделано в условиях такой секретности, что только два человека – мистер Кеммис и один высокопоставленный сотрудник полиции – знали, где их можно найти. В течение следующих шести месяцев они оставались там под чужими именами, получая еженедельное пособие в размере одного фунта десяти шиллингов, выплачиваемое им правительством.

2 марта 1858 года королевский адвокат направил инспектора Райана для беседы с Мэри о ее будущем. Райан затронул вопрос о возможности эмиграции, но Мэри ответила, что «ничто не заставит ее уехать в Америку». Она боялась столкнуться с мужем и старшим сыном, которые, как она была уверена, обосновались там. Она также исключала Австралию, однако ее устраивала идея переехать в Англию или даже остаться на прежнем месте. Она считала, что на новом месте ее никто не знал и ни в чем не подозревал, а ее дети были там счастливы. Неизвестно, остались ли они в Ирландии или поселились в английской глубинке: ответственные чиновники благоразумно не стали фиксировать окончательное решение на бумаге.

Мэри и ее дети сохранили свои прежние христианские имена, однако взяли фамилию Дойл. Им была назначена государственная пожизненная рента в размере 36 фунтов стерлингов в год, однако Уильям Кеммис хотел сделать для нее больше. 246 фунтов стерлингов из украденных денег железнодорожной компании, найденных благодаря наводке Мэри, все еще находились у полиции. Уильям Кеммис написал управляющему компании Генри Бозиру, чтобы узнать, может ли Midland Great Western Railway пожертвовать эту сумму в качестве выплаты Мэри и ее детям. Мистер Бозир быстро ответил, что директора одобрили его план. Мэри получила 200 фунтов стерлингов с оговоркой, что она может пользоваться только процентами с этой суммы. Этот капитал предназначался для ее троих детей, которые должны были получить по 50 фунтов стерлингов по достижении 21 года – или раньше, если им потребуются средства на образование.

Это последнее, что мы знаем о Споллинах, за исключением письма, хранящегося в Ирландском национальном архиве. В мае 1895 года младший из детей Споллинов – теперь он называл себя Джорджем Дойлом и ему было около сорока лет – написал из Лондона Патрику Коллу, главному судебному адвокату Ирландии. Его послание, написанное из дешевого и переполненного пансиона в Линкольнс-Инн-Филдс, берет за душу:

«Дорогой сэр, я пишу, чтобы узнать о деле, которое может принести мне некоторую пользу. Я младший ребенок покойной миссис Дойл (Споллин), которая была информатором в деле, рассматривавшемся (за убийство мистера Литтла на Бродстонском вокзале) в Дублине в июле и августе 1857 года. Какая-то компания или правительство, не знаю, какая именно, выделила денежную сумму на содержание семьи, и каждый ребенок должен был получить 50 фунтов стерлингов по достижению 21 года. Когда мне был 21 год, я находился на Дальнем Востоке и задержался с отправкой заявления. Я написал его, кажется, в конце 1872 года и получил, кажется, в начале 1873 года через епископа Саутваркского 44 фунта стерлингов, 4 или 6 шиллингов и несколько пенсов. Адвокатом был мистер Лейн Джойнт.

Поскольку в то время я был достаточно