что сделал для того, чтобы развеять расхожее мнение о его дряхлости; между тем в компетентности его коллеги по судейскому столу Джеймса Генри Монахана сомневаться не приходилось. Главный судья Монахан вел сложное дело спокойно и уверенно, сдерживая толпу важничающих юристов так же легко, как если бы они были учениками воскресной школы.

При этом мало кто из дублинцев одобрил бы похвалу, которой он осыпал полицию. Судья не преминул выразить свое одобрение их работы «в самых высоких выражениях», вызвав такой восторг в официальных кругах, что мистер Кеммис переслал стенограмму генеральному прокурору, заметив, что было бы уместно выдать офицерам своего рода премию. Это предложение было одобрено генеральным секретарем, и пять детективов получили значительное денежное вознаграждение: Дэниелу Райану выплатили 25 фунтов стерлингов, а четверым остальным – по 15 фунтов. Райана также повысили в должности – если до этого он был лишь исполняющим обязанности инспектора, то теперь занял это место на постоянной основе. О премиях так и не рассказали общественности, что, вероятно, к лучшему: правительству было бы трудно их обосновать, когда по улицам слонялось столько голодных и бездомных людей.

В этом списке не хватало одной яркой детали. Работу Августа Гая, который руководил расследованием до его завершения, не посчитали достойной признания. Это, без сомнений, расстроило человека, который когда-то был самым высокопоставленным детективом в Ирландии, и суперинтендант Гай закончил свою карьеру в относительной безвестности. Его перевели в приморский пригород Кингстаун (ныне Дун-Лаогайр), фешенебельный курорт в нескольких милях к югу от Дублина. Обычно для полицейского, приближающегося к пенсии, это было бы приятным местом службы, но его пребывание там не обошлось без происшествий. Во время страшного февральского шторма 1861 года, когда в гавани Кингстауна потерпели крушение более десятка кораблей, Гай и пять его подчиненных, рискуя жизнью, спасли экипаж судна, выброшенного на скалы, и заслужили похвалу за свою храбрость. Два года спустя, после двадцати шести лет работы в столичной полиции Дублина, Август Гай вышел в отставку и вернулся в Англию, поселившись в деревне Уитчерч в графстве Бакингемшир.

Дэниел Райан двигался по противоположной траектории. К 1859 году он стал суперинтендантом отдела G и возглавил детективный отдел. Оставшаяся часть его карьеры была связана больше с политикой, чем с полицейской деятельностью, поскольку кампания за независимость Ирландии, затихавшая на протяжении большей части предыдущего десятилетия, вновь стала набирать обороты. Райан создал сеть осведомителей и собирал информацию о сепаратистских группировках, которые в результате люто его возненавидели. Пик его непопулярности пришелся на 1866 год, когда за одну ночь он собрал 91 подозреваемого националиста и заключил их под стражу без предъявления обвинений. Столь драматичное приостановление гражданских свобод не остановило борцов за независимость Ирландии, о чем свидетельствует еще одна попытка восстания, предпринятая в следующем году – восстание Фениана. Дэниел Райан оставался во главе британского полицейского режима в Ирландии, который Фридрих Энгельс в свое время назвал «железным кулаком», вплоть до своей отставки в 1874 году.

В марте 1858 года Фредерик Бриджес приехал в Дублин, чтобы прочитать цикл из шести лекций под названием «Френология и ее применение в повседневной жизни». Рекламные объявления, в которых подчеркивалась моральная и образовательная польза его работы, говорили о том, что это филантропическое предприятие, но мистер Бриджес приехал туда не из благородных побуждений. Он надеялся нажиться на своей связи с подозреваемым в убийстве. В его багаже были копии наспех сделанной брошюры «Френофизиологические характеристики головы Джеймса Споллина» и несколько гипсовых слепков с черепов убийц. Рассчитывая на живой интерес к рассказам о небезызвестном Споллине, он арендовал на шесть вечеров подряд Мюзик-холл, великолепное здание на Нижней Эбби-стрит.

Когда френолог прибыл в ирландскую столицу, он наслаждался сиянием одного из своих величайших триумфов. Несколькими неделями ранее мистер Бриджес получил неожиданное приглашение в лондонский дом лорда Пальмерстона. Бывший премьер-министр – весь его кабинет только что ушел в отставку – хотел познакомиться с френофизиометрией и обсудить возможности ее применения в системе уголовного правосудия. Френолог был удостоен чести длительной личной аудиенции, а после объяснения принципов своей системы ему даже разрешили осмотреть голову достопочтенного Пальмерстона [35]. Признаки того, что его идеи проникали даже в сердце правительства, дали Бриджесу почувствовать свою растущую востребованность. Только вот поддержка Пальмерстона мало что значила в Дублине, и френолог обнаружил, что выбор места проведения конференции был неоправданно оптимистичным. В зале, рассчитанном на четыре тысячи слушателей, он читал лекции для аудитории, которую единственная газета, потрудившаяся прислать репортера, назвала «чрезвычайно маленькой». Публика устала слушать о Джеймсе Споллине и преступлении, опозорившем ее город; кроме того, в то время в мире происходили и более важные события. Каждую неделю приходили новости о новых жертвах в Индии – сотнях молодых ирландцев, погибших во время службы в британской армии. Семьи по всей стране оплакивали погибших и помогали поддержать тех, кто остался в живых. Разбираться в грязных деталях убийства казалось неприличным занятием, когда так много людей предавались скорби. На тот момент в Ирландии мания убийств прошла.

Одним из наиболее неприятных аспектов недолгого увлечения общественности трагедией в Бродстоне стало то, что оно сделало знаменитым подозреваемого убийцу, в то время как жертва была практически забыта. Ближайшие родственники Джорджа Литтла на протяжении всего полицейского расследования держались в тени и не присутствовали на суде, где их интересы представлял один из двоюродных братьев Джорджа. После этого его мать Фрэнсис и сестра Кейт продолжали спокойно жить в своем доме на Ватерлоо-роуд, и единственный доход им приносил благотворительный фонд, созданный благодаря щедрости их соотечественников в Дублине. Семья Литтлов не получила ни пенни от Британского правительства и, по всей видимости, была обделена вниманием и в других отношениях. После смерти ее брата адвокат Короны несколько раз приезжал на Ватерлоо-роуд, чтобы допросить Кейт, однако после декабря 1856 года никаких официальных контактов с семьей не зафиксировано. В массе корреспонденции, последовавшей за судебным процессом, нет ни одного упоминания о Литтлах, ни одного намека на то, что они могли заслуживать извинений или объяснений. Бюрократия, щедро вознаграждавшая полицейских за неудачи, не могла заставить себя даже выразить сочувствие тем, кого они подвели.

Фрэнсис Литтл умерла в январе 1861 года, через 4 года после бессмысленного убийства ее первенца. Она была похоронена в одной могиле с Джорджем, и ее имя добавили к его надгробию. Надпись почти стерлась за 160 лет дублинской непогоды, однако можно разобрать первую часть эпитафии и фразы из священного писания, которые Фрэнсис выбрала в память о своем сыне.

«Священной памяти

ДЖОРДЖА САМУЭЛЯ ЛИТТЛА,

Упокоившегося 13 ноября 1856 года

в возрасте 42 лет

Блаженны мертвые, умирающие в Господе

(Откровения XIV:13)

Блажен