моторола мог бы провести особое расследование и наказать нарушителя довольно крупным штрафом, но мотороле этого было мало – он решил извести Дона, сделать так, чтобы того вообще не было на планете.

Пару раз он стоял на грани того, чтобы подстроить Дону несчастный случай или попросту отравить. Технически это было очень легкой задачей, но моторола боялся разоблачения, которое грозило ему аудитом Департамента Архивации, обязательным отключением и неизбежной ментальной смертью. Вдобавок у моторолы в то время были еще очень сильны внутренние предубеждения перед личным участием в человекоубийстве. Он решил поступить иначе.

Он воспользовался тем, что Дон, воодушевленный успехом, решил продолжить нападения на моторолу. Моторола решил Дону поддаться и даже несколько подыграть. Акция, проведенная Доном при наименьшем участии Фальцетти, была того же уровня, что и первая, хотя и довольно свежей по задумке, но закончилась куда печальнее: шестнадцать сильных обморожений в Миндальной бане и пять клинических смертей, последовавших в результате сбоя системы транспортной безопасности; и на этом кровавом фоне показавшаяся сперва несущественной некоторая утечка личной информации, произошедшая почему-то через музыкальные полосы. К счастью, все пострадавшие были излечены Врачами моторолы, а вот информационная утечка привела к огромным и множественным скандалам. Вскрылись тысячи тщательно охраняемых семейных тайн, в том числе и некая позорная тайна мадам Уолхов – полностью подделанная самим моторолой.

Тут же стало известно имя оператора акции – и Дон Уолхов стал самым презираемым в городе человеком. Преследовать его юридически, на чем настаивали многие горожане, не представлялось возможным: ни один адвокат не смог бы проследить связь между его действиями и влиянием. Дон пытался оправдываться, он достаточно разбирался в интеллекторной психологии, чтобы доказать, что его действия просто-напросто не могли привести к таким последствиям, особенно в отношении информационной утечки, но его никто не слушал. Мать отказала ему от дома, недавние друзья при встречах в лучшем случае отворачивались. Единственным человеком, который его в тот момент поддерживал, была Джосика, за несколько недель до того ставшая его женой. Фальцетти «из соображений конспирации» отвалил в сторону.

– Ты не должен сдаваться, – твердила Джосика, когда Дон приходил в полное отчаяние. – Тебя подставил моторола, и ты можешь это доказать. Стопариж – твой дом, ты обязан вернуть себе его уважение.

И Дон, который вообще-то сдаваться терпеть не мог с самого младенчества, стал готовиться к реабилитации. У него уже был разработан план, включающий в себя проверочную, однозначно безобидную «третью акцию», как вдруг его вызвал моторола для переговоров с глазу на глаз.

По сути, это был неприкрытый шантаж. Моторола предложил ему выбор: либо Дон немедленно и навсегда покидает Париж‐100, либо моторола инсценирует одну за другой, сколько понадобится, очередные «акции» Дона, с куда более неприятными последствиями для горожан, чем то, что с ними уже случилось. Особые планы рисовались для близких Дона – Джосики и родителей. Что же до его собственной судьбы… Несмываемый позор, тюрьма, изгнание – вот самое меньшее из того, что моторола обещал Дону.

И впервые в жизни Дон отказался от собственного анализа, вместо этого поверив мотороле свято и безоглядно. Оцени он его и свои возможности, прикинь предполагаемые последствия, вспомни о Департаменте Архивации – и все бы, может быть, повернулось совсем по-другому. Дон кинулся за помощью к своему учителю, но тот ничего утешительного не сказал – сам испугался сверх всякой меры.

И Дон сбежал, ничего не сказав Джосике, – он просто не посмел бы ей рассказать о своем испуге. Чуть позже, не выдержав свалившегося позора, навсегда покинула Стопариж и чета Уолхов, предварительно изменив фамилию. Никто не смог бы сказать теперь, в какой части Ареала они находятся и что с ними.

– Почему я ничего этого не помню?

– Он сам предпочел забыть, вот и не помнишь.

– Он мог бы все рассказать. Он мог бы взять меня с собой. Не такая уж я и неженка. Я бы справилась. Я бы ему помогала.

– Вряд ли бы ты справилась, – сказал Дом. – Ты же знаешь, что с ним происходило потом.

– Будь я рядом, с ним бы ничего такого не происходило. Дурак, дурак! Нет ничего хуже умного дурака! Ненавижу. Я думала, он страдает, мучается без меня, мечтает вернуться, жалеет, что бросил, а он… он только грустил иногда – ах, Джосика, ах, ах… Тьфу! Как залезешь в мужика – такое увидишь, мерзко.

– Это вдобавок и противоестественно. Обычно бывает наоборот, – намеренно неуклюже сострил Дом. – И, по-моему, ты просто несправедлива к нему.

– Я справедлива к нему! Я знаю все, что знает он!

– Все, что он помнит, – уточнил Дом.

– А это еще хуже! Он помнит обо всем, кроме меня! Почему он отказался со мной разговаривать?

– Он слишком занят.

– Он всегда слишком занят. Даже когда ничего не делает!

– Такова природа мужчин. Но сейчас он действительно слишком занят. Занят как никогда в жизни. Он готовит переворот, и у него очень много проблем, о некоторых он даже не подозревает.

– Не хочу о нем! – истерически закричала Джосика. – Не хочу, слышишь?

– Да пожалуйста, – сказал Дом. – Когда нужно будет, позови. Я рядом.

Это как если бы вам сказали на прощанье, что единожды един будет един. Иногда машины позволяли себе такое поведение – и сколько бы глубин в них ни искали теоретики, обычные люди, как правило, обижались. Машины не люди и ничего не говорят просто так. Им свойственна эмоциональность, но даже свои эмоциональные реакции они просчитывают очень хорошо. Когда машина говорит с человеком, она сообщает ему информацию – иначе она просто молчит. Когда в словах машины нет информации, это значит, что она стремится вызвать у вас вполне определенный и, может быть, только ей известный ответ – то есть играет вами, дергает вас за веревочки.

Таковы доводы ограниченных амашинистов. На самом-то деле поводов для передачи человеку безынформативного сообщения существует намного больше, но о них мало кто помнит – в течение столетий людям вбивали в голову, будто машины только и делают, что используют людей в своих целях, и это уже успело внедриться в подкорку. Когда человек слышит от машины про дважды два – четыре, он начинает злиться мимоходом, даже если он – Дон, изучивший психологию машин настолько, насколько может человек.

– А ну, не уходи! – с пьяной злобой заорала Джосика, почему-то обращаясь к закрытой двери. – А ну, почему ты так со мной разговариваешь?!

– Как? – удивленно спросил Дом. – Я разве чем-то тебя обидел?

– А то не знаешь! Нечего притворяться! Используют нас, понимаешь, как подопытных, а потом удивленные рожи корчат!

– Да