пытался защитить Дона, кто толковал о благоразумии, длительной подготовке и тайных, но далеко идущих планах, кто пытался объяснить поведение Дона его бессилием перед обстоятельствами, перед коварством Фальцетти, а то и просто тем, что для Дона сейчас важнее поразить моторолу, чем Фальцетти, – тех поднимали на смех. Их просто отказывались слушать. Люди, всего три месяца назад бывшие чистыми донами, до сих пор еще то и дело вспоминающие о «миге» (так в Стопариже прозвали кси-шок), теперь совершенно не понимали его.

Вечера принадлежали камрадам, вечерами вступали в права насилие и абсурд, по небу неспешно ползли неосвещенные «гусеницы», деловитые люди в лаковых бронекостюмах врывались в дома, гибли, убивали, пытали, а сразу после все улицы заполнялись тучами пылесборников. Разрушенные дома с крематорной медлительностью врастали в декстролитовый паркет города, поврежденные срочно залечивали свои раны, при необходимости меняя архитектуру. С неприличной поспешностью вырастали новые деревья, новые изгороди, новые тумбы, скамейки, столбы, озонаторы и бесчисленные приспособления, с помощью которых моторола отождествлял себя с городом, – и опять на неизменно чистом небе вскипало маленькое пронзительное стопарижское солнце, опять запахи смерти сменялись азиатскими благовониями, город опять расцветал, наполнялся утренней жизнью, готовился к новым вечерним смертям.

Вторая танцакадемия в те дни напоминала перегруженную воксхаллу (которая, кстати, в те дни как раз перегружена не была). Вечно там кишел самый разный народ, там вечно что-то происходило. Туда приходили развлечься, заняться делом, туда убегали, там жили, там были свои суды и парламенты, там устраивались даже для старого Стопарижа небывалые оргии, там на равных правах с людьми обретались запрещенные почти всеми моторолами Ареала тридэ, «гоп-люди» – плоские или на тридэ-подставках, а то и имеющие свободу передвижения фантомы, не имеющие исторического подобия (что для Парижа‐100, впрочем, скорее не новшество, а традиция – здесь очень любили тридэ-культуру). Никто не знал их создателей, тридэ существовали сами по себе, у них была отдельная, совершенно непонятная для нас жизнь. Говорили про них, что это сбежавшие от моторолы сознания – тридэ не отрицали это, но и не подтверждали.

Странно, однако ни Дон, ни Фальцетти, ни моторола не имели над Второй танцакадемией никакой власти. Здесь разрешалось все – точнее, все, что разрешал доморощенный и намеренно несовершенный моторола, управляющий ею, то есть именно все. Звали его Комендонт, он был наспех, самым нехитрым образом собран в первые дни из двух-трех десятков обыкновенных интеллекторов («герилла» – один из приемов Дона для борьбы с моторолами), а Комендонт разрешил все, что не могло привести к разрушению самого здания. И запрещалось еще в ТА2 любое «насилие извне» – будь то диктат моторолы, вмешательство камрадов или еще что. Поговаривали, без особых, впрочем, действительных оснований, что здание ТА2 стало третьим после Наслаждений и дома Фальцетти зданием, оснащенным полной защитой. Врали, конечно. Но так или иначе Вторая танцакадемия была, пожалуй, единственным местом, куда опасались заглядывать камрады Фальцетти.

Эми со страхом приближался к ее дверям. Запах, тот самый необъяснимый запах, которого в бытность свою просто Эми он и не замечал вовсе, бил теперь в ноздри, словно гнал, отталкивал от себя смрад, истекающий из Пещер Смерти (что к северу от Парижа‐100), вокруг которых не селятся даже оранжевые колючки – неприхотливый ужас планеты.

Он остановился у входа. Никто не посмотрел на него с неодобрением, никто не узнал его, никто не показал на него пальцем. Из-под громадной арки резного дерева потоком выходили наружу люди, столько же входило туда. Горели уютные желтые факелы полунатурального пламени, множество мелодий сливались в дребезжащий стеклянный шум; люди смеялись, громко ругались, хлопали друг друга по плечам и вообще вели себя так, словно ни террора, ни Инсталляции не было и в помине.

Эми бедром прислонился к «бирже» – обычному месту встреч, выбранному когда-то его компанией. Вдоль раскрашенной под звездное небо пленки тянулась ленточная труба – так удобно и тепло сиделось на ней; здесь и сегодня громоздились юнцы, еле-еле успевшие избежать сумасшествия. Они сидели скучающе, словно бы по обязанности, и Эми усмехнулся: все они поголовно – доны, это с первого взгляда видно, доны, уже насладившиеся возвращенной юностью и теперь все реже вспоминающие о том, что они доны. А Дону сидеть на «бирже», надо думать, не слишком-то интересно. Эми на его месте и пробовать бы не стал.

От внезапной чисто детской тоски он крепко зажмурился. Потом поправил шелковый пояс, прошелся ладонями по шейным стимуляторам (он потратил вечер, чтобы замаскировать мощные боевые стимуляторы под обыкновенные штатские) и с независимым видом вошел внутрь.

В лифтовом этаже, как всегда, кишела разнузданная, разномастная жизнь. Небольшие купе, пробивая себе путь к Спиральке, еле раздвигали толпу, то и дело предупреждающе взвывая. По необъятному залу медленно разъезжали многочисленные палатки, где можно было из мелочи купить почти все: от расчески до скварка или автономного костюма для Другой Стороны. Кто-то тянул вверх плакатик с непонятным рисунком и надписью, и беззвучно орал, и размахивал руками; кто-то спешил, кто-то слонялся; копошились во множестве опасные с виду компании – распространенная по всем пространствам и временам разновидность травоядных, – они на ухо обсуждали свои проблемы, с угрозой поглядывая по сторонам. Тут же сверхдобродушные доны, хохоча по всякому поводу, завязывали рискованные знакомства. Санитары волокли мертвого – его убранная в белый колпак голова свисала вниз под прямым углом к телу. Вертелись девки, торопясь проходили дамы. Босая растрепанная девчушка захлебывалась плачем и отчаянно тузила чью-то крутую спину – словом, обыкновенное доксишоковое черт знает что.

Над лифтами, быстро сменяясь, плясали мультипликационные шифры; местные тридэ, обыкновенные в своей непреходящей жути, равнодушно пронизывали толпу, никого, впрочем, не пугая, ничьего не привлекая внимания; тут и там с десятиметровой высоты тридэ-подставок озирали происходящий бедлам фантом-надзиратели. К ним привыкли, на них не обращали внимания, и, как недавно довелось выяснить Эми, напрасно. Тот, на кого они работали, оставался в тени – во всяком случае, ни мотороле, ни Комендонту эти фантомы свои сведения не передавали. Вверх-вниз на невозможных скоростях носились лифты периметра.

– Эй, послушай-ка! – Кто-то положил ему на плечо руку.

Эми не торопясь оглянулся. Рослый парень в коротком плаще, наброшенном на боевое трико. Боевые стимуляторы напоказ. Скварк.

– Привет, – сказал Эми. – Ты кто?

Парень знакомо осклабился.

– Меня зовут Дон. А тебя?

Эми вернул ему копию улыбки.

– Тоже. Вот ведь совпадение, а?

Парень хохотнул.

– Врешь. Тебя зовут Эми.

Пока Эми изображал вежливое раскаяние, стимуляторы начали подготовку к бою.

– Хорошо у тебя с информацией поставлено. Работа, что ли, такая или природное любопытство?

– Я, видишь ли, здешний вышибала, – разоткровенничался