что немецкое командование в равной степени перестало доверять и итальянцам, и городским арабам с побережья. При нынешнем раскладе, если немцы выиграют войну в Тунисе, в результате земля из рук жадных французов перейдет в руки еще более жадных итальянцев. Но мы хотим, чтобы Тунис контролировали воинственные кочевники под немецким надзором: страна станет нашей военной базой, а племена вернут себе тучные пастбища, ныне захваченные французами и их друзьями, коварными городскими арабами. Вообще-то сейчас эти арабы выступили против французов и развернули движение за свободный Тунис, но на самом деле они хотят только наживы. Мы же ведем кровопролитную войну не ради того, чтобы жирные продажные городские арабы стали еще жирнее и богаче и в итоге вытеснили нас с этой земли. Наши друзья – верные кочевники, такие же храбрые солдаты, как и мы сами. Мы намерены отдать им долю богатой добычи из Габеса, Сфакса, Суса и Туниса, чтобы они пасли свои стада в мире и согласии на сочных лугах, а не среди выжженных солнцем барханов, забытых Аллахом.

В таком духе я вещал битый час. Раньше я и не представлял, что могу говорить одно и то же столькими способами. Когда я выдохся, меня поддержал Юнус, который принялся описывать баснословную роскошь города Туниса, который он в жизни не видел. В полумраке дальнего конца шатра Абдул Селим что-то мурлыкал, зачаровывая узкий круг избранных слушателей.

Я сообщил шейху, что мы рассчитываем на помощь кочевников в изгнании всех поселенцев, равно французских, итальянских и арабских, когда настанет подходящее время. К нему, человеку, насколько я слышал, влиятельному, мы заехали специально посреди миссии, чтобы предупредить о грядущих переменах заранее. Конечно, он понимает, что наше дело следует хранить в тайне от ненадежных итальянских союзников. Пока они нам нужны, а потому не должны ничего заподозрить.

Нажива, интрига, заговор, тучные пастбища, слава – я использовал все приманки, способные соблазнить потрепанного жизнью арабского шейха. Он сохранял природную сдержанность, но чувствовалось, что заволновался, а глаза его алчно заблестели. Я решил, что шейх созрел для дальнейшего посвящения в тайны, незаметно пихнул Юнуса ногой, чтобы напомнить о смене темы, и как бы невзначай обронил:

– Могу, кстати, рассказать, что привело нас сюда. У французов в Таузаре стоят три роты тунисских гумьеров. Мы слышали, что они очень недовольны своими французскими командирами. Я веду с собой отряд, состоящий из отборных немецких солдат, под видом беглых английских пленных. С такой маскировкой мы проникнем в Таузар, где ни о чем не подозревающие французы примут нас и разместят в казармах гумьеров. Мы развернем среди них работу, и однажды ночью все три роты поднимут бунт, перережут глотки своим командирам и захватят город. Возглавят их мои люди, каждый из которых прячет под одеждой мощный немецкий автоматический пистолет.

Дело было сделано. Я с тревогой краем глаза наблюдал за Юнусом. Он пояснил мои слова и добавил некоторые детали. Наш хозяин, наклонившись с седла, вполголоса задал Юнусу несколько вопросов, которые мне не удалось понять. Тогда Юнус театрально прикурил ему сигарету, но не от зажигалки, а от уголька из очага. Мы заранее условились, что Юнус подаст этот знак, когда, по его мнению, наживка будет проглочена.

– Чтобы выглядеть правдоподобно, мы не можем ехать в Таузар на машинах. Я бы хотел оставить их здесь, если вы позаботитесь о них, пока я не пришлю за ними своих людей.

Шейх согласился. Я сдержанно его поблагодарил.

– Эти немцы платят не скупясь, – прошептал Юнус шейху, когда я поднялся, чтобы размять ноги.

Мы заговорили о другом, но я чувствовал его обеспокоенность.

– Ваше превосходительство тоже пойдет пешком вместе со своими людьми? Я совсем беден, но могу дать вам верхового верблюда. Он не слишком хорош, но все-таки ехать на нем можно.

Я рассеянно посмотрел на него, как будто мой разум занят более серьезными стратегическими проблемами.

– Такие дела я поручаю улаживать Юнусу, – ответил я и вышел из шатра в ночную прохладу.

Позже ко мне присоединился Юнус и сообщил, что, похоже, нам дадут двух верблюдов: одного лично мне, а второго для перевозки нашей поклажи. Кроме того, он заполучил четырех овец, одну из которых забьют тут же на ужин нашим голодным людям. Трех других повезут на верблюдах. Юнус весьма кстати добился пополнения наших запасов провианта, иначе на следующий день мы бы съели последнее.

Что еще важнее, чем транспорт и еда, – Юнус убедил шейха отправить с нами хабира, проводника, который поручится за нас и уладит любые недоразумения, которые возникнут с арабами из других племен, если те встретятся у нас на пути. Я дал Юнусу золотую монету для обманутого шейха и поехал обратно в лагерь, ощущая себя абсолютно вымотанным и отгоняя внезапно напавшее на меня веселье.

– Сегодня мы очень много врали, – сказал я Юнусу. – Дай бог, чтобы когда-нибудь к нам вернулась способность хоть иногда говорить правду.

– Хвала Всевышнему, что эти арабы такие доверчивые, – смиренно ответил он и негромко хохотнул. Я затрясся от безудержного смеха.

На следующий день, пятый с нашего выхода из Ксар-Гилане, мы вышли поздно. Сначала устроили лагерь для шести французов, которые уже давно отказывались продолжать путь пешком, а теперь предложили остаться здесь для охраны наших обездвиженных джипов. Не сумев переубедить их (хотя решение было очень неразумное), я договорился с шейхом о провианте для них, а самих французов предупредил не забывать о том, что арабы их считают немцами. В ответ они рассмеялись: «Что угодно, только не идти пешком!» По-арабски они не связали бы двух слов и вряд ли могли нас выдать.

Когда прибыл хабир с двумя верблюдами и тремя овцами, мы загрузили наши одеяла и оставшуюся провизию, после чего отправились в путь. До темноты мы прошли тридцать два километра, а всего с момента нашего выхода из Карет-Али – сто восемьдесят пять. За шестой день мы тоже преодолели тридцать два километра. Уотерсон, словно птица, бодро порхал туда-сюда. Он проявлял особую заботу о Петри, который несмотря на постоянную задумчивость, упорно шел в авангарде. Рядом с этими двумя держалось и большинство новозеландцев. Все они выглядели вполне бодро. Кое-кто из моих английских ребят тащился в хвосте, им время от времени требовалась моральная поддержка. Локк, как всегда невозмутимый, топал сам по себе, шагая в моих ботинках на три размера больше. Арабы в пути не испытывали никаких неудобств, даже их одежда почему-то истрепалась не так сильно, как наша. Холод, довольно ощутимый по ночам, перед рассветом становился невыносимым. Поскольку уснуть все равно