На седьмой день мы заметили, что за нами издалека наблюдают несколько всадников. Хабир встревожился и стал просить отпустить его. Днем мы услышали вдали гул самолетов. Все тут же разбежались и залегли среди холмов. Гул нарастал, и внезапно кто-то из наших, выскочив на вершину холма, начал кричать и размахивать руками. В следующий миг его примеру последовали и остальные: в шестидесяти метрах над нами сомкнутым строем пролетели в сторону Триполитании пятьдесят бомбардировщиков Королевских ВВС. Все стояли, задрав головы к небу, когда я заметил, что по земле к нам приближается группа джипов, прыгающих по холмам, будто дельфины в бурном море. Тинкер, как всегда в спешке, подъехал ко мне. С ним было четыре джипа, которые выделили для нас. На случай, если мы сбились со следа, по короткому маршруту нас разыскивал Канери с еще одной четверкой машин. Я послал Юнуса провести Тинкера к двум джипам, с которыми остались французы, а мы все уселись и принялись разминать ступни после марша аж в двести сорок километров. Тинкер за небывало короткое время пригнал джипы, которые мы оставили у источника три дня назад. Взгромоздившись на машины по шесть-семь человек, мы пустились в дорогу. Ночь мы провели на краю болота Шотт-Джерид. А утром уже осторожно ехали по илистым топям вдоль его западного края, стараясь не угодить в трясину. К одиннадцати часам мы выбрались на асфальтированную дорогу Туггурт – Таузар, а в начале первого уже садились за ланч в аляповатом обеденном зале таузарского отеля Transatlantique. Все мы смотрелись крайне неуместно за столиками на четверых под белыми скатертями, с арсеналом приборов и тремя бокалами у каждого.

Отель построили незадолго до войны для туристов, которые желали с комфортом осмыслить переживания после посещения оазисов Сахары. В тот момент мы были там единственными постояльцами, но огромный штат персонала старался нам угодить и обслуживал нас comme des millionnaires américains.

После ланча меня проводили в номер. Я открыл дверь и тут же с извинениями ее захлопнул: в полумраке комнаты с задернутыми шторами стоял какой-то пожилой бородатый джентльмен.

– Тут, видимо, ошибка, – сказал я коридорному. – Номер занят. Там какой-то старик с седой бородой.

Коридорный недоуменно на меня посмотрел, подошел к двери и вновь ее распахнул. Я двинулся следом и уставился на свое дикое отражение в зеркальной дверце шкафа, стоявшего напротив входа. За последние три месяца у меня отросла невиданная прежде борода, превратив меня в прискорбную копию прадедушки Генриха, чья отталкивающая физиономия встречала меня на первых страницах семейного фотоальбома. В детстве мы с моей старшей сестрой частенько радовались, что нам повезло родиться спустя много лет после смерти этого гнусного старикана, и вот он воскрес во всей своей кошмарной беспросветности: унылый вид, глаза как у спаниеля, клочковатая черная борода, разделенная седой прядью.

В полутемной комнате я сел и попросил коридорного прислать парикмахера:

– И пожалуйста, передайте моим друзьям не приходить ко мне, пока здесь не побывает парикмахер.

Сходство моего отражения с тошнотворным прадедушкой и раскаяние после наглейшего вранья привели к тому, что я три дня прожил в некоторой прострации: спал, ел, шутил с экономкой Августиной, выходил на короткие укрепляющие прогулки по пальмовым рощам и фруктовым садам нашего оазиса, где сквозь листву сочился прозрачно-зеленый солнечный свет и ручейки журчали среди буйной растительности.

Тинкер побывал в Лавердюре, в штабе 1-й армии, откуда наши сведения передали по радио в 8-ю. Многое из того, что он там увидел, напоминало волшебную сказку, и по духу это перекликалось с фантастическим, неземным уютом теплого оазиса и западной роскошью нашего нового пристанища.

Появлялись и исчезали какие-то невозможно странные создания. Военные корреспонденты (тогда я их увидел впервые) накачивали моих людей виски, а потом из их пьяного бормотания стряпали невероятные небылицы. Пожилой майор из службы психологической борьбы попросил меня при следующем выезде распространить среди арабов листовки, отпечатанные на прочной мягкой бумаге (впоследствии мы нашли им куда более практичное применение). Романтичный французский офицер Ревийон из Deuxième Bureau в звании капитана спаги прятал свой пышный бело-алый мундир под землистого цвета плащом, волочившимся по земле.

Вернулся Канери – и вновь отбыл в некую Тебессу в Алжире, чтобы вернуть джипы, которые они с Тинкером одолжили у любезных американцев для спасения нашей пешей группы. Однажды в гостиничном туалете, роскошной розовой с серебром комнате, un pissing palace, по выражению одного французского парашютиста, я, подняв глаза, увидел, что у соседнего писсуара стоит Генри, тот самый лейтенант Генри, командир родезийского отряда LRDG, ради которого я оставил Боба Юнни торчать в Карет-Али. Мы с расстегнутыми ширинками поприветствовали друг друга. Юнни, Гарвен и Мухаммед вернулись вместе с ним. Предупреждение о предательстве арабов оказалось не напрасным: всю дорогу от Ксар-Гилане по ним постреливали, и отряд понес потери. Зная, что мы идем тем же маршрутом, но пешими и без оружия, Генри уже и не рассчитывал еще раз увидеть кого-то из нас. Позже, на обратном пути, Генри получит пулю в позвоночник, несколько месяцев пролежит в тяжелом состоянии в шотландском госпитале в Каире и там же умрет.

Юнни между тем воспринял все произошедшее как шутку и пребывал в прекрасном расположении духа, поскольку заниматься такими вещами нравилось ему гораздо больше, чем выбивать снаряжение из несговорчивых интендантов. На самом деле он великолепно справился, и я им искренне гордился. Генри не свернул в Карет-Али, а проехал мимо. Юнни издалека заметил его машины и попытался перехватить за поворотом, срезав путь через барханы Большого Эрга. На такой случай он заблаговременно обзавелся тремя верблюдами. С Мухаммедом и Гарвеном они без остановки проскакали по прямой от Карет-Али до Бир-Джабера, что к югу от Дуза. Там они ранним утром нагнали родезийцев, которые выбрали путь подлиннее, в объезд Песчаного моря, и ехали только днем, так что прибыли к Бир-Джаберу лишь накануне вечером.

Великие цели Юнни не особенно заботили. Для него действие (если, конечно, оно ему нравилось) имело самодостаточный смысл. Расспрашивая его о подробностях их опасного дозора в Карет-Али и о броске через Песчаное море, я с удивлением обнаружил, что он уже забыл, зачем это делал. Все мельчайшие обстоятельства происходящего он помнил, но упустил из виду, что в песках он остался с целью предупредить наших товарищей об опасности.

В Таузар я прибыл 8 февраля 1943 года. Через пять дней там собрались мы все, и я решил, когда люди хорошенько отдохнут, отправиться на перекомплектацию в алжирскую Тебессу. Тинкер с новозеландцами улетали обратно на Ближний