потчевала, да еще в книгах и свитках я про вас читала. Мол, как у нас были Первые люди, так и среди зверей были Первые звери, считались созданиями леса. И жили все Первые душа в душу, пока не проникла в Белосветье Тьма. Тогда все друг с другом перессорились, войны начались, черная волшба… Все так?

Волк кивнул:

– Не совсем, но близко. Со временем становилось все хужее и хужее. Люди мельчали, звери мельчали… Зло на зверей так сильно повлияло, что многие и вовсе разум потеряли, стали бессловесными, дикими. Все это, конечно, не сразу случилось. Многие века прошли с Нисхождения Тьмы…

– А вы с Лисой почему не измельчали и немыми не стали?

– Потому что родители наши сильны были, сохранили Белобогову искру в душе, вот и могли противиться злу. Заветы предков не только людям помнить положено, но и нам. Поступать по совести, на выручку другим приходить, если надо… Добрыми быть.

Варя покосилась на спутника, раздумывая, задавать ли следующий вопрос. Волк разоткровенничался, так может, не обидится?..

– Людей-то Лиса точно не жалует, – решилась Варя. – Хоть убей, не показалась она мне доброй.

– Говорил уже: у нее причины имеются, – скривился Волк. – Я и сам, признаться, порой с пути сбиваюсь, но уж в таком мире мы теперь живем… сложном. Выживаем.

Мимо прогромыхала повозка, и Варя, уступая ей дорогу, остановилась, задумчиво хмурясь.

– А почему она вспылила, когда я про колобка вспомнила? Ты ведь знаешь причину, встрял же, защитил, так что рассказывай!

– Потом, – отрезал Волк. – Сейчас желания нету никакого, и так настроение вдребезги.

– Ну хорошо, – смирилась Варвара. – Только не куксись! Дело доброе мы сделали, Шабаршину чашу нашли, да еще и Лису твою страже не сдали, так что – все хорошо! Ты уж прости, что докучаю, мне и в самом деле хочется про вас узнать побольше. Надо же, Первозвери! Кому расскажешь, не поверят.

Кузьма Егорыч только буркнул что-то в ответ: похоже, расспросы в самом деле его утомили. Ничего, пусть отдохнет, завтра снова допросим… А пока помолчим, благо идти уже осталось недолго…

Иной пожар

Над обломанным белым зубом колокольни и почерневшими остовами домов по-прежнему стелился дым. Жирные клубы медленно тянулись вверх, а в воздухе висел горький смрад гари. Пожар в развалинах вокруг площади почти прогорел, но до конца еще не угас.

Скорбная работа на руинах уже шла. Ратники в зеленых кафтанах кремневской стражи и пришедшие им на подмогу горожане выносили тела павших, укладывая их на застеленные рядном [27] телеги. Скрипели колеса, хлопали кнуты, артачились и хрипло ржали в постромках лошади, с испугом косясь на покрытые обгорелыми плащами носилки.

Разбирать завалы на улицах посада только начали, но его жители уже потянулись из-за стен столицы на родные пепелища, а матери, жены и дети воинов, не вернувшихся из предместья, уже искали своих близких среди тех, кто полег здесь, на рыночной площади. Искали… находили, хотя многих опознать было нелегко, и то здесь, то там разносились над развалинами безутешные женские причитания и плач.

– Наза-арушка-а! Сыночек!.. Кровиночка моя ненаглядная, деточка мо-ой!..

Новый рвущий душу протяжный вопль захлебнулся рыданиями. Остановился и резко обернулся через плечо Пров, и шедший рядом Добрыня успел заметить, как перекатились желваки на перемазанных копотью скулах алырского царя.

К носилкам, которые только что подняли с мостовой двое стражников, подбежала, спотыкаясь, женщина в наполовину сползшем с головы платке. Не помня себя, рухнула на колени и припала к опаленному телу, трясясь от плача и судорожно гладя обгоревшие светлые кудри. Следом из-за груды щебня с таким же отчаянным вскриком выбежала совсем молоденькая девушка – тоже светловолосая, с запухшим от слёз лицом, видать, сестренка… Кинулась к мертвому, обхватила его ноги и надрывно заголосила, вторя матери.

Сколько же еще в Кремневе домов, где сегодня будут плакать да причитать по сыновьям и братьям, мужьям и отцам… По тем, кому бы жить да жить, если бы не поганое Чернобогово порождение из Иномирья!

Терёшка невольно опустил голову. Будто в чем-то виноват был. Казимирович молча положил парню руку на плечо. Остромир, стоявший рядом с Василием, только тяжко вздохнул – мол, чем уж тут теперь поможешь, а Мадина, сама того не замечая, прижалась к супругу и вцепилась в его локоть. Остаться бы ей в детинце, а не увязываться за Провом, ведь и без того досыта нагляделась на обгорелые трупы и на человеческое горе… но алырка, до полусмерти перепугавшаяся за мужа, ему прямо заявила: «Я теперь от тебя никуда ни на шаг не отойду!..» Милонегову дочь ничуть не смущали взгляды, которые на нее украдкой бросали бояре и дружинники Николая, гадающие втихомолку, что же связывает чернокосую незнакомку с царем Гопоном и кто она вообще такая. Хотят считать ее государевой полюбовницей – ну и пусть себе считают…

А Прова уж и вовсе не заботило, что думают о нем с Мадиной братние сподвижники. Неотложных дел у недавнего пленника хватало. Надо было навести порядок в городе и окрестностях, разослать по округе гонцов с вестью о победе над чудищем, позаботиться о раненых и беженцах, распорядиться, чтобы людям, лишившимся крова и всего добра, начали выдавать помощь из государевой казны… И еще отдать последний долг и последние почести тем, кто, закрыв собой хлынувших в город посадских, принял бой с тварью из Червоточины. Ратникам городской стражи и царским дружинникам, которых поднял по тревоге кремневский воевода Годослав Велезорич. Тоже из боя не вернувшийся…

Вырвалось из предместья и отступило за стены столицы меньше четверти его воинов. Вот тогда-то и поднялся в переполненном беженцами Кремневе плач да стон, а люди совсем было опустили руки. Почти погасшая надежда отстоять город начала разгораться заново лишь после того, как в детинец неведомо откуда и неожиданно для всех вернулся государь Гопон. Словно с каменного неба свалился. Никто из советников его возвращения так скоро не чаял: накануне правитель Синекряжья объявил, что едет в горы проверить, как идут работы на царских медных рудниках. А заодно, мол, поохотиться собирается, отлучится надолго.

Кому из приближенных Николай тайно приказал присматривать за заточенным в подземелье детинца братом, Добрыня не угадал. Остромир оказался ни при чем, были у синекряжского государя и другие верные люди. Касьян, начальник личной царской стражи, о тайнах Гопона знал всё и за своего господина без лишних слов лег бы на плаху. Среди тех, кого алырец избавил от чар ведьмы-лисы, были обращенные в