золотым сердцем и пытливым умом, влюбленные в свое ремесло до беспамятства. При этом они настолько далеки от житейской суеты, что диву даешься. Чарами, если надо, гору сдвинут, а спроси, какого цвета глаза у родной матушки – растеряются. Подслеповатые, и не только в прямом смысле слова, хоть и умницы. Остромир из таких и был.

Но то, что во время боя с чудищем Добрыня пустил в ход какую-то совсем незнакомую в Синекряжье волшбу, учуял советник Николая мигом. Великоградца он сходу записал в друзья своего бесшабашного государя, рассудив просто: мол, кому же еще царь Гопон мог доверить тайну врат, ведущих из Синекряжья в Белосветье? А для всех прочих придумывать объяснение, кто такие Добрыня и Василий, пришлось быстро и наспех. Выдал царь-богатырь русичей за доверенных людей воеводы Годослава, несущих службу в дальней горной крепостце. Дескать, живет рядом с ней знахарь-отшельник, большой силы кудесник – он-то и заговорил стрелы против тварей из Червоточин. Так, мол, и одолели страшного ящера.

Забросать спасителя столицы целым ворохом вопросов Остромира так и подмывало, однако он хорошо понимал, что ответит Добрыня далеко не на все. Воеводе тоже о многом хотелось расспросить кремневского чародея, только вот времени на это не было. Может, Николай из Бряхимова уже полки к баканской границе выдвинул и вот-вот над югом Золотой Цепи встанет пожар… Распорядиться, чтобы погибших защитников Кремнева достойно проводили в последний путь, – дело необходимое, и Прова можно лишь уважать за то, что он, не успев даже пот с лица отереть, занялся этим самолично. Но как только отряд вернется в детинец, надо собираться в Алыр, не тратя ни единого лишнего часа.

– Ну вы оба и нашли, о чем гадать… Сдохла тварь – и сдохла, туда ей и дорога! – Пров не особо-то и прислушивался к разговору: смотрел в другую сторону, туда, где на краю площади, у развалин, плотной кучкой столпились люди. – Гляньте вон лучше – никак стряслось чего?

Вслед за алырцем в ту сторону повернули головы все остальные, а мигом позже над площадью разнесся заполошный крик:

– Госуда-арь!..

Запыхавшийся детина в прожженном зеленом кафтане подбежал к Прову и торопливо поклонился царю.

– Государь! Велезорича нашли!.. – стражник никак не мог отдышаться, грудь у него ходила ходуном. – И еще… там под завалом… кажись, живые есть!..

* * *

Ни Пров, ни Остромир впопыхах не успели рассказать великоградцам, что Годослав, кремневский воевода, был богатырем, но Добрыня понял это сразу, едва увидел полузасыпанный битым камнем труп жеребца под алым чепраком. Оказался жеребец дивоконем. Не таким огромным, как Бурушко и Серко, но определенно конем богатырским. А его хозяин, чье изувеченное тело застыло рядом в луже засохшей крови, ростом не уступил бы Казимировичу. Могучий, плечистый, темнобородый, облаченный в вороненый пластинчатый доспех и усыпанный самоцветами шлем с длинной кольчужной бармицей. С первого взгляда видно, что при жизни он был отменным бойцом.

Тяжкая потеря для Николая. Воевода Годослав успел ему стать такой же надежной опорой, как и Остромир… хотя тоже не заподозрил, что царь Гопон един в двух лицах.

В похолодевшей руке богатырь всё еще сжимал древко-ратовище сломанного копья – тяжелого, со стальным, украшенным позолотой подтоком. Почти такого же, с каким против ящера на Ярмарочное поле выехал царь-наемник. К поясу павшего воеводы был подвешен сафьяновый колчан, где не осталось ни одной стрелы.

Лоб в лоб сошелся в схватке с гадиной. Чтобы задержать чудище у завала и загородить собой отступающих вверх по улице товарищей… Сколько их жизней боярин-ратоборец сумел сохранить, отдав взамен свою?

Пров, склонившийся над мертвецом, осторожно закрыл ему глаза и поднялся с колен.

– Хороший воин был, – негромко пояснил он Добрыне. – Заносчивый, но честный. Это я ему копье подарил, когда он…

Пров не договорил, развернувшись, и окружившая тело воеводы толпа поспешно перед ним расступилась. Следом за алырцем прочь заторопились и великоградцы с Мадиной. Павшим – вечная память и вечная слава, а оплакивать храбреца-богатыря будет весь Кремнев… но сейчас надо, не мешкая, позаботиться о тех, кого, может, еще удастся спасти.

У груды тесаного камня и черепицы, навалившейся на покосившиеся остатки плитнякового забора, хлопотали люди с ломами и лопатами. Среди них уже сновал, отдавая им распоряжения, Остромир, а рядом с одним из горожан яростно орудовал лопатой Терёшка. И ведь только-только со смертью на волосок разминулся… но как у этого неслуха упрямого лопату отберешь?

– Стонет под развалинами кто-то! – тут же доложил неслух. Чумазое вспотевшее лицо парня было встревоженным и напряженным. – Мне сперва подумалось, домовой осиротевший плачет. А вслушался – нет, стон человеческий…

– Ну-ка, Вася, пособим, – бросил Добрыня побратиму. Шагнул к Терёшке и подставил плечо под закопченную кровельную балку, отваливая ее в сторону. – Осторожней только, не то поползет всё к худам.

Переломанные стропила пламя почти не тронуло. Остромир еще в городе объяснил воеводе, что бревна и свежераспиленные доски синекряжцы вымачивают в особом соляном растворе, замешанном на светящейся пахучей жиже, в какую растекается древесина. Эта пропитка, о которой поминала Мадина, неплохо защищала дерево и от огня. Даже, как оказалось, от драконьего… если повезет и поток пламени не ударит из зубастой пасти в упор.

Бок о бок с великоградцами без лишних слов встал и царь-наемник. Каменный курган богатыри раскидали быстро – хотя в родном мире у них это получилось бы еще быстрее. Первому погребенному под обломками рухнувшего дома, чье искалеченное тело Пров с Добрыней вытащили из-под руин, ничем помочь было уже нельзя. Мертвые глаза ратника припорошила известковая пыль, засохшая кровь стянула лицо и темными подтеками залила броню на груди. Второй дружинник, помоложе, был без памяти. Никитичу хватило полувзгляда, брошенного на раненого, чтобы увидеть: дело – сквернее некуда.

Вызволенного из-под развалин парня бережно уложили на Васильев плащ, и над ним в четыре руки захлопотали Остромир с Мадиной. Когда алырка обмыла синекряжцу лицо из протянутой кем-то баклаги, стало видно, что он в одних годах с Ваней Дубровичем. Скулы, подбородок и руки ратника покрывали красные пятна и пузыри ожогов, лоб был рассечен и волосы склеились от крови, а под глазами набрякли жуткие сине-черные полукружья. Но оно бы – полгоря. Дышал ратник со стонами, из ноздрей и угла рта тоже сочилась кровь, по успевшему залубенеть подкольчужнику расплылось темное пятно во весь левый бок. Грудь перекосило. Не спасла броня хозяина, половину ребер, видать, перемололо в крошево – чудо, что продержался столько… И как бы еще хребет не был сломан и внутри чего не размозжено.

Добрыня с надеждой