перестановок и неконтролируемых факторов настолько велико, что никто не может всерьез страдать от комплекса неполноценности из-за постоянных проигрышей.

Совершенно другая ситуация возникает, как только политики и реформаторы начинают рассуждать о равенстве возможностей применительно к сфере деятельности, где имеют значение такие личные качества, как способности, характер, внешность, манера говорить, и многое другое. Это относится даже к таким случаям, когда государство в какой-то из ранних периодов жизни человека предлагает всем равные в техническом и финансовом отношении шансы. Ведь если бы возможности не только были равны на всем протяжении жизни индивида, но, кроме того, все люди были бы равны в том смысле, как предполагают эгалитаристы, то общество было бы подобно такому состязанию в беге, в ходе которого все участники бежали бы одинаково быстро и в одно и то же время добежали бы до узких ворот, через которые одновременно может пройти только один человек.

В обществе, ориентированном на достижения, равенства возможностей не может быть, максимум, что в нем возможно, – это достаточные возможности для разных типов людей: личность и возможности должны дополнять друг друга, однако результатом такой системы является стратифицированное в социально-экономическом отношении общество, где четко различимы классы или статусные группы, профессии и авторитеты. Это создаст поводы для зависти, но в долгосрочной перспективе для общественного здоровья честнее и полезнее признать это, чем вести себя так, как если бы равенство возможностей было достижимо на практике.

Современные эгалитаристы, эти профессиональные инженеры человеческой зависти, в результате неправильного понимания термина «равенство возможностей» оказываются в тисках образовательной дилеммы, из которых им не удастся освободиться, пока мы продолжаем жить в обществе, основанном на разделении труда.

Есть два способа построения общества с господством чувства равенства, которые предлагают эгалитаристы:

1. Американский способ, который применяется уже много лет, состоит в общем принципе (от которого, конечно, есть отклонения) совместного обучения всех детей с 6 до 18 лет, обоего пола, всех социальных классов, любого происхождения и любой степени одаренности – от тяжело поддающихся обучению до гениальных, – в классах и школах, чей состав зависит не от того, где живут родители, и не от одаренности ученика, а исключительно от чистой случайности. Непредусмотренным, но неизбежным результатом этой системы является просто откладывание борьбы за статус на более позднее время, так как ввиду того, что ночью все кошки серы, образование индивида в возрасте до 18 лет почти ничего не значит. Но после того как он закончил среднюю школу, его родители начинают отчаянную борьбу за то, чтобы его любой ценой приняли в максимально престижный университет. Однако поскольку благодаря снижению уровня высших учебных заведений во имя равенства в тот или иной университет попадает 50 % всех американцев, то деградация уже довольно низких образовательных стандартов этих заведений ускоряется, так что сегодня 75 % всех выпускников таких университетов чувствуют себя в 22 года настолько же профессионально неподготовленными, как выпускники средней школы 30 лет назад. Это вызвало в Америке очередную волну так называемых graduate schools, – т. е. заведений, где преподавание находится на настоящем уровне университета или политехнического института и где почти все студенты, вне зависимости от уровня доходов их родителей, получают стипендии; однако в graduate schools сейчас вакантных мест больше, чем студентов, удовлетворяющих условиям приема. Поэтому университеты целенаправленно занимаются поиском одаренной молодежи. Итак, в результате огромных государственных и частных затрат образовалась популяция, в которой те, кто получал образование до 28 лет, смотрят свысока на тех, кто был вынужден закончить его в 18. Однако обе группы, получая чересчур много узкопрофессионального образования, в равной степени страдают от скуки на уроках и от синдрома «перетренировки» и в силу этого часто пренебрегают – на разных уровнях – профессиональными возможностями, которые им подошли бы. Юноша, которого удерживают за партой всеми возможными средствами, пока ему не исполнится 17 или 18 лет, не станет получать профессионально-техническое образование, потому что учителя уже успели надоесть ему до смерти; молодого человека, который учился до 26 или 28 лет, чтобы получить степень доктора или магистра, не вполне удовлетворит место стажера в банке или компании. 2. За последние 20 лет, опять-таки во имя равенства, в Британии была создана система, которая стремится обеспечить равенство возможностей вне зависимости от происхождения и дохода, но ее отличие от американской системы состоит в том, что в возрасте 11 лет детей распределяют между тремя разными типами школ, в которых различаются требования и соответственно качество обучения. Этот процесс зависит от результатов строгого всеобщего экзамена.

Правительство лейбористов недавно заявило, что оно против этой системы, которая уже до того была частично отменена и размыта, – в частности, потому, что стало очевидным, что утопические идеи 1944 г. не смогли проложить дорогу в эгалитарный рай.

Неравенство возможностей как алиби

В 1954 г. в Британии было опубликовано исследование социальной мобильности (основанное в том числе на анкетировании 10 тыс. взрослых респондентов) под редакцией Д. В. Гласса. В этой книге уже были очевидны те тенденции, из которых через несколько лет сделал проницательные выводы молодой социолог Майкл Янг в книге «Возвышение меритократии» (The Rise of the Meritocracy)[389]. О реакции на них можно судить по рецензии на книгу Гласса в левом еженедельнике, выходившем тогда под названием New Statesman and Nation. Рецензент спрашивал: «…спустя пару поколений, возможно, будет достигнута «абсолютная мобильность» для всех, за исключением немногих учеников платных школ, если такие сохранятся. Но что произойдет тогда? Что будут означать равные возможности на практике?»[390] Ведь, как отмечал Д. В. Гласс, трехуровневая система классических гимназий, технических училищ и школ без преподавания классических языков мало способствовала выравниванию и равномерному распределению возможностей мобильности: «Наоборот, вероятно, чем эффективнее процедура селекции, тем более очевидны станут эти недостатки. Кроме частных школ поставщиками новой элиты станут классические гимназии, и эта элита будет гораздо менее уязвима, поскольку ее сформировали по «уровню интеллекта». Процесс селекции будет вести к повышению престижа занятий, которые уже обладают высоким социальным статусом, и разделит население на классы, которые многие, вероятно, будут считать, и уже считают, столь же различными, как овцы и козы».

Дальше следует ключевое утверждение Гласса: «То, что человек не учился в гимназии, будет более серьезным недостатком по сравнению с прошлым, когда существование социального неравенства в системе образования открыто признавалось. И чувство рессентимента, вероятно, станет более острым именно из-за того, что человек будет осознавать, что процесс селекции, преградивший ему путь в гимназию, в определенной степени имеет основания. В этом отношении с явной справедливостью, возможно, тяжелее смириться, чем с несправедливостью»[391].

В этом месте