рецензент струсил. Он выражает сожаление, что в момент принятия одобренного всеми партиями закона об образовании в 1944 г. не существовало социологических исследований, способных предсказать, к чему он приведет. Он с ностальгией вспоминает о старых добрых временах, когда у первобытного человека, вне зависимости от его способностей, всегда было четко определенное место в обществе. (Крайне сомнительная гипотеза.) Растерянность эгалитариста середины XX в., спутавшего застойное равенство примитивных обществ с прогрессом, редко когда проявляется так ярко, как в следующих словах рецензента: «Он [первобытный человек] эмоционально защищен, но несвободен. У нас все наоборот. Мы вырвались из тесного и ограничивающего нас кокона примитивной жизни и освободили наши творческие способности от сковывавших их табу. Но, получив мобильность, мы утратили защищенность. В чем смысл жизни, зачем мы здесь, где наше место, что правильно, а что неправильно? Мы больше не знаем этого»[392].

Рецензент пишет о чрезвычайной опасности переходного периода, но затем, как и все эгалитаристы, возлагает надежды на то, что дальнейшее повышение уровня образования приведет нас в эпоху взаимного понимания и сочувствия. Это не особенно утешает и довольно банально.

Принцип равенства возможностей терпит неудачу, поскольку не все индивиды имеют одинаковую способность использовать свои возможности с равным или сравнимым успехом. И это переживание более мучительное, чем то, в котором можно обвинить не себя, а других.

К разочарованию эгалитаристов и, следовательно, к особенному разочарованию интеллектуалов из лейбористской партии, доля детей рабочих в классических гимназиях осталась низкой по сравнению с долей рабочего класса во всем населении даже в условиях равенства возможностей. Это объяснялось различиями образовательных возможностей детей в ходе процесса социализации в семье. Это, однако, лишь один фактор. Различные исследования показали, что даже те дети рабочих в Британии и на континенте, чьи экзаменационные результаты давали им право быть принятыми в хорошие школы, часто не использовали эту возможность. Дальнейшие исследования показали, что часто путь ребенка к школе, обеспечивающей большую социальную мобильность, преграждал страх перед завистью менее одаренных ровесников или тех взрослых из его окружения, которые сами никогда не учились в гимназии[393].

Дело в том, что в сообществе или внутри группы людей нет более отвратительного и коварного способа социального контроля, чем слежение за тем, чтобы никто не откололся от группы с целью продвинуться и «улучшить» себя. Это многократно отмечалось не только относительно британских школьников, но и применительно к меньшинствам в США. Сдерживание прогресса посредством социальной зависти в дискриминируемой группе зачастую сильнее выражено и легче верифицируется, чем тенденция к исключению чужих в группе с более высоким статусом, куда могут допускать отдельных индивидов.

«Социальная справедливость» – частная медицина, но не частное образование

В книге о британском среднем классе, написанной после Второй мировой войны, во время правления лейбористов, два ее автора анализируют комплекс мотиваций, стоящий за требованиями «социальной справедливости», выравнивания по нижнему уровню с целью достичь большего «равенства», и без каких-либо околичностей называют подлинный мотив «завистью». В то время как некоторые меры социалистического правительства привели к очевидному и ощутимому равенству, по крайней мере в первые послевоенные годы согласия по поводу того, произошло ли реальное перераспределение доходов по сравнению с довоенным периодом, не было.

«Можно смотреть на это бóльшее равенство по-разному – например, как на страховку от революции. Как часто отмечалось, оно было достигнуто без революции, но тем не менее под воздействием классового давления. Это считается одним из самых крупных достижений британских институтов, по крайней мере если исходить из предположения, что в этом процессе когда-либо произойдет остановка. Однако вопрос в том, что если «бедные» стремятся к образу жизни более богатых, то их не удовлетворит ничего, кроме полного равенства или того, что может соответствовать равенству с материальной точки зрения. Во многих странах, включая Британию, работник физического труда может зарабатывать больше офисного клерка; почему он не может зарабатывать больше, чем работник умственного труда? Зависть зависит не от какой-либо конкретной шкалы величин, а просто от различий. Человек может завидовать тому, кто получает на 10 фунтов в год больше, чем он; он может завидовать многим вещам, не только доходу»[394].

Возможно, например, особенно в Британии, завидовать произношению человека, его манере разговаривать, частично приобретенной в конкретной школе, где он учился и, кроме того, приобрел социальные связи, которые могут помочь ему в жизни и в карьере. Соответственно было абсолютно логично, что в 1950-х гг. левые интеллектуалы атаковали привилегированные частные школы. Так, в 1953 г. Барбара Вуттон протестовала против того, что, в то время как средний и высший классы не пренебрегали Национальной службой здравоохранения – что само по себе было желательно, потому что их требования повышали ее эффективность, – они в гораздо меньшей степени пользовались системой бесплатного образования. На этом основании она выдвинула радикальное требование: «Поэтому в системе здравоохранения мы можем допустить существование законного частного предпринимательства на ее периферии. …Но с образованием дела обстоят по-другому. Здесь мы должны взглянуть в глаза тому, что равенство не станет возможным, пока частные школы не будут наконец запрещены. Даже самая широкая образовательная лестница не решит проблемы, пока привилегированное меньшинство пользуется скоростными лифтами»[395].

Вуттон, как и многие другие, кто придерживается таких же взглядов, придает влиянию школы слишком большое значение. Даже если бы все должны были учиться в одинаково посредственных школах – потому что невозможно, чтобы все дети в какой-либо стране учились в «одинаково прекрасных» школах, – всегда существовали бы те, кто в результате воспитания, полученного в семье, и личной заинтересованности, несмотря на школу, приобрели бы образование, умственную дисциплину, вкус, манеру речи и т. п., которые отличали бы их от большинства и, таким образом, все равно предоставляли бы им неравные возможности. Таким образом, надо было бы запретить неравенство условий в семье, а такие попытки делались только в израильских кибуцах.

Зависть к жилищу

Элементарное чувство собственности, инстинкт, заставляющий обозначать границы владений, встречается у рыб, птиц и различных млекопитающих в форме территориального инстинкта. Сейчас считается, что это фундаментальное биологическое влечение. В пределах определенного ареала обитания у животного не должно быть конкурентов его собственного вида и паразитов, чтобы у него было достаточно пищи в его непосредственном окружении. Точно так же, как некоторые животные проявляют чрезмерное усердие в защите своей территории, может поступать и жадный человек, заходя слишком далеко по отношению к другим людям. Но это не отменяет фундаментальной истины, что зависть и агрессия будут существовать всегда, пока у людей нет возможности по собственному желанию захватывать физическую территорию других. Пока