за ним целый курс посматривал. Если не в расход, то двадцаточка минимум. И это в случае, когда мы с Павлом Павловичем и с вами, конечно, еще расстараемся.

– Сколько?

– Ну вот смотрите сами. Тут слюнки растекаются, как на слете шмар – первоходок. Полный букет Молдавии. Тут вам и обычное хулиганство, и порча госимущества, он же у нас целое почтовое отделение сжег, не шутки! Так, дальше – распространение клеветнических сведений, покушение на госстрой, и чего тут только нет. Или вот мое любимое – ягодка на ягодичке – характеристика с места работы, бумажка от Кристины Вазгеновны. Ну такое. Негативная, если не размусоливать.

– Сколько?

– Или вот от Костянки Анатолия Эрнстовича прямой, так сказать, документ, заявление. Мы по нему работу и начали. Устроил, значит, поджог инвалид ваш, представляете себе? Почту поджег! Просто вжик-поджигатель какой. Суперхероу! «Скрылся с места преступления, присвоив имущество в виде утраченной корреспонденции». Нехорошо! Акт терроризма против родины. И вот ведь как: корреспонденция утраченная, а он ее хищением занялся. Или тут же: «Препятствовал выключению вражеских голосов». Ну это что, зачем? Ни в какие ворота, так ведь, да? Глупо, конечно, всё понимаем, мальчишество, сам молодым был, но не по-людски это, а главное, не по закону. Нехорошо. А я ведь только начал экспонировать вам это житие, так сказать.

– Сколько?

– Или вот отчет нашего специального сотрудника, да, Павел Павлович? Он вошел в контакт с обвиняемым. И такого от него наслышался, что ой мама не горюй. Он у нас и на Луну полететь хотел, и в публичном – у вас, кстати говоря, – пространстве тексты вражеского государства под баян читал, про рыбу какую-то, шифровка, похоже. Экстремист он у вас, нехорошо, ох как нехорошо. Не по понятиям выходит.

– Сколько?

– А вдруг, Виктор Романович, у вас там, так сказать, гнездо? А? Мы же этого Володю так называемого тоже неподалеку от вас взяли. Вы что же творите-то? Вы посмотрите, что эти уроды делают? Паша, покажи.

«Гвардейцы! Пили, пили, пилу держи крепче, скорее, немного осталось. Бежим, попадемся же! Чуть-чуть еще, вот, теперь бежим!»

Как вам такое кино? Видно не очень, но узнать можно. Или вот какая ситуация: «Пастис еще налейте, пожалуйста, Хильберто. “Бу-у-у-удет сад цвести весной”. Ваше здоровье, за свободную Ингрию!»

Ну вот что это, а? Подпольный бар какой-то, нелицензионный алкоголь. А вы ведь лучше всех у нас знаете, что ну совсем никак нельзя такое допускать. А тут еще и сокрытие преступления, он ведь не пришел докладывать про это добро. А у нас как? Напомните, Павел Павлович!

– Доносите или отсосите!

– Спасибо, Павел Павлович. Именно так. Доносите или отсосите. И наконец. Сепаратизм. Покушение на целостность Российской Федерации. Свободная Ингрия. Что это за ебанизм, вы меня извините, конечно, к херам. Считайте, один такой разговор – уже пятнашка. Ми-ни-мум. Вы, кстати, не знаете, что за Ингрия такая? Нет? Ну ничего, разберемся, поищем.

Или вот еще, полюбуйтесь. Павел, вот это, пожалуйста, ага, да, давай сюда.

«– И это будет самый фантастический разговор, который был и у них, и у меня, вернее начало такого разговора. Так же на Радио, но там на слух, а здесь – на ощупь и на глаз.

– Опять, суки, засрете все своей рекламой, подонки, гниды…»

Да останови ты. Вот это что? Ну что за детский сад. Связался с уголовниками, срет, вы меня простите, в ящики почтовые. Вот, кстати, и наш коллега тоже жаловался: ему ящик замусорили – подбросили угрозу какую-то дебильную, так-так, где это, вот: «Живу в остановившемся времени, разучиваясь видеть мир вокруг себя». Или вот еще записочка: «Правительство – не самодержавная власть волею Божьей и не зримое воплощение духа нации». Ну! Каково, да? Это ж слова толкуются однозначно: оскорбление президента и всей русской нации.

А что за радио? Что за радио, знаете? А мы знаем. То самое Радио. Плохо это, Виктор Романович, ой как плохо. Подтяните, Павел Павлович, задержанного, как-то он совсем опал, обмяк у вас, видите, плохо человеку. Что? А, это все осы, осенние наши осы. Это после жуков они. Они не то что людей, они самолеты атакуют! Совсем человека закусали, вот какой опухший, лица не видно, один нос торчит. Не человек, а хуй, вы меня извините, в тумане.

Что это я вам показывал? А, это! Это вы увидели материалы следственного дела, Виктор Романович, так, для примера. Камеры наружного наблюдения, они у нас ой как много где стоят, чтобы хаос в головах не допускать. Ведь хаос же спящий вокруг, да, Виктор Романович? Вы сами-то пилами не балуетесь по ночам? Шучу я, шучу. Но как говорится. Так что вы спрашиваете, Виктор Романович?

– Сколько?

– Ой, я же вам самое интересное показать забыл. Пашуль, ты вкати любимый вещдок наш. Тут у нас видите бумаги сколько? Это расшифровки. Ваш друг или сотрудник – кто он вам там – с изюминкой, с прибабахом симпатичным. Он же, сука, все записывал в телефон свой долбанный. Пунктик у него такой.

Он значит как: все, что видит, голосом этой своей женщине рассказывал. И заодно все разговоры писал. Вы там, кстати, Виктор Романович, тоже заметны, интересный вы человечек, конечно. Но об этом потолкуем еще, в другой раз.

Так что у нас тут така-а-а-ая хроника получилась, ну тако-о-о-о-ой рассадник, ну таки-и-и-ие доказательства, что ничего придумывать самим не надо. Только папки заводи и правильно акценты ставь. Это ж и мечтать о таком нельзя было. А мы его еще и допросили как умеем – уж не обессудьте, но это так, по традиции, для порядка. Нам от него, считайте, и не нужно ничего, все тут. Что бы вам такое замечательное показать? Ну эти его забавы с девахой – это ладно. Так, так, это не то, это не то, о!

«6 ноября. Совсем отрезаны от Петрограда. И здесь кавардак. Всеобщая забастовка. Русским жителям приходится особенно худо, если не сказать больше. Я на все махнул рукой. Плыву по течению. Я вижу, как все мы, флот наш, Россия стремительно несутся в бездну, к черту, и я боюсь надолго останавливаться на этом. Это слишком, невыносимо тяжело. Увидимся ли мы с тобой еще, Лилечка. Поцелую ли я тебя еще раз, или же тот поцелуй, помнишь, на вокзале, сорванный наспех, как-нибудь, будет последним, самым последним. Не допускаю этой мысли.

И конечно, теперь, в эти страшные минуты, особенно сильно, особенно ярко, реально рисуются картины наших встреч».

Можно пропущу, да, тут длиннющее послание, так, так, ага.