было сильным и добрым. Понимаешь? Вот я и из тебя и вытащил, надавил на всю дрянь в тебе и добился, чего хотел. Ты и купился. Я и страх твой вытащил, и желание нравиться, и неуверенность, и обиду, и самолюбие, «участвую, мол, в важном деле» и вот это вот «да ничего не будет, это ж всё не всерьез», да мало ли чего еще. Понял? Давай к нам, научу всему, будешь работать с умными, жадными людьми. Для кого-то – это про бабло и статус, для кого-то – способ защиты, а мне тупо – азарт. Смысла все равно ни в чем нет.

– Нет! Я говорю вам нет. Больше вы меня не обманете. Радио это и было противоядие от вас, от вашего яда. Вы убили его.

– Вот именно, умник. Вот и ты давай к нам, чего тебе еще делать-то.

– Нет! Я ненавижу вас, я буду бороться.

– Так ты ж сам всех сдал.

– Да, я слабый, я злой, но это не весь я. И Миа, и Радио, и письма, и люди с письмами – они вытаскивают другое. И этим идеям и силам я верен. А вы проиграете, вас нет, я уничтожу вас, я ненавижу вас.

– Давай. Удачи. Ну я тебе теперь не помощник.

Он повернулся спиной, сделал два шага в сторону, но вдруг снова шагнул ко мне, даже не шагнул, а бросился в меня:

– Ты зря лезешь. Зря решил ребят наших огорчать. Говорю: новые они, дикие. Эх. Вряд ли мы еще увидимся, мальчик.

Он совсем ушел.

Я снова подошел к дежурному. Немного покричал в его лицо белого кирпича, натертого наждачной бумагой, с молодым, резко очерченным подбородком, похожим на пятку. Я сказал ему, что бояться не нужно ничего и что я собираюсь сообщить СМИ о незаконном содержании под стражей гражданки России. Что я требую вызвать следователя по ее делу.

– Прибудут. Ждите.

Я вышел покурить во двор. Сел на ограду, читал письмо Мии, разглядывал деревья. Прислушивался к звукам. Занимался бог знает чем.

1.43

Отправитель: военнопленный Махольд Фриц

Получатель: г-жа Мицци Руцичка

Томск, 25/VI.17

Дорогая фрейлейн!

Уже прошло 2 года, с тех пор как мы не виделись. И, к сожалению, по всей видимости, это будет продолжаться еще долго. Я теперь работаю садовником. Я сделал перед своим окном 2 грядки, которые засадил редиской, салатом и маком, только для того, чтобы что-нибудь было зеленое перед глазами, нечто иное, чем проволочное заграждение. Как Ваши дела в учебе? Конечно, очень хорошо. Я ужасно завидую Вам, каникулам в Фрейтендале.

Сердечный привет. Фриц.

3.97

Сначала был шорох подошв по гравию, смешанному с пожухлыми листьями. Я не поднял головы, рассматривал один из таких листьев – тоненькие прожилки, как голубоватые с зеленым вены на твоих руках. По этому листу полз кофейный невротичный муравей. Мне почудилось, что я его уже знаю и видел много лет назад. И вот он вернулся: зачем? что он хочет сказать мне? Но вдруг в кадр на место листа с прожилками и муравьем вошел черный сверкающий сапог. Я начал было его изучать, чтобы понять природу пятен на нем – и вечных, наверное какого-то жира, и временных, наверное солнечного зайчика. Но нос сапога пнул меня по ноге, в кость ниже колена. Я вскрикнул, я поднял голову и увидел свое вытянутое лицо, отраженное в черных квадратных очках. «Гвардейцы кардинала!» – будто бы воскликнул я про себя. «Помнишь меня, шнобель ссаный?» Помятый человек в черной форме. Тот росгвардеец, с которым мы вздыхали и которого я угощал сигаретой. «Что вы сказали? Ищете сигарету?» – «Попизди у меня еще, лунатик ебаный».

Он отклонился назад градусов на тридцать, почти исчез из фокуса моего зрения. И значит, я совсем исчез из его очков. Одновременно с этим правая, если смотреть с моей стороны, его нога в черном сапоге пошла в Магелланово плавание куда-то вправо и поплыла ко мне, медленно ускоряясь. И вдруг ускорилась резко, и вот он весь разложился, как циркуль из пенала с уроков черчения, замахнулся так, будто он был не рос-гвардейцем, а магеллановой чайкой с размахом крыльев в километр, той чайкой, которую мы видели с тобой в зоопарке, а это очень громкий замах, с легким свистом. И за этим свистящим замахом был удар черным пятном в меня, я упал, и закон притяжения ждал меня внизу, в черной земле. И больше я ничего не знал и не слышал.

3.98

Я лежал на чрезвычайном полу, на чрезвычайно вонючем полу, глазами вниз. Мои руки были завернуты за спину и чем-то перевязаны, я рывками полз по этому полу, и мой подбородок стучал об пол и влипал в непонятную грязь. Но больнее всего было носу – его тянули чьи-то пальцы, как будто я маленький и мне помогают высморкаться, хотя не просил, и ногти этих пальцев царапали меня. Нос то отпускали, и тогда подбородок ударялся о чрезвычайно вонючий пол, то снова хватали, и тогда голова поднималась, а все тело ползло вслед за носом, куда-то за чужими пальцами. Я слышал, как мое тело движется по чрезвычайно вонючему полу, как пуговицы рубашки царапаются об пол, как ноги хлюпают в жиже на полу, я слышал хохот, визг. Еще немного этого странствия, и я уткнулся носом в черные сверкающие сапоги: на этих еще не было пятен и царапин. Скоро будут.

– Здравствуйте, глубокоуважаемый шкаф, Мартын Имярекович! – сказали колени. – Я Алексей Алексеевич Алексеев. А это мой коллега, Павел Павлович Павлов. Мы вам сейчас поможем выйти из этой неприятной ситуации. Давай, падла, – тем же голосом, но уже другим, дребезжащим, будто змеиным тембром продолжили говорить колени, – расскажи нам про своих зелененьких друзей.

– Не знаешь? Головушкой машешь? А давай-ка, Паша, еще нос ему удлиним. Когда, ебаный Пиноккио, пиздишь, нос растет – знаешь правила?

Руки с острыми ногтями снова потянули меня за нос и наверх.

– А хули ты все время спрашиваешь? Чо, с первого раза не слышишь? Дай ему почитать справочник.

Они стали бить меня большой книгой – я увидел на обложке «Уголовный кодекс РФ» – по голове, а потом ладонями плашмя по ушам. Хопа. Хопа. Хопа. Хопа.

Потом стали еще делать разные вещи, а я как будто засыпал. И когда как будто просыпался, то слышал и чувствовал то, что бывает,

– когда кусаешь стеклянный стакан,

– когда наступаешь на ржавый гвоздь,

– когда проезжаешь кормой