Она достала телефон и набрала номер единственного человекана свете, которому совершенно доверяла: подруги Инны.

– Иннуль, привет.

– Привет, пропащая. Когда в гости придешь?

– Да приду скоро. Слушай, Иннуль, ты знаешь такого человекапо фамилии Бергер?

– Сашку Бергера? Из «Бюро независимой юридическойподдержки»? Да кто ж его не знает!

– И ты с ним знакома?

– Да кто ж с ним не знаком?

– Например, я.

– А хочется?

– Не то чтобы хочется, просто нужно.

– И что требуется от меня?

– Созвонись с ним. Попроси найти для меня время, буквальнополчаса, и чем скорей, тем лучше.

– Что, интервью для романа?

– Не только. Скажи, что разговор будет интересен и ему. ДелоСтахеева. Новые детали. Он поймет.

– А кто такой Стахеев?

Алена подумала.

– Честно?

– Честно.

Она представила, что сделается с Инной, если ответ будеттаким: «Мой жених!» Но не стала подвергать подругу слишком сильному потрясению.

– Да так… один странный человек.

– Женат?

О Господи, у Инны хроническая мания пристроить Алену захорошего человека – именно так это называется на ее языке! А неумение (илинежелание?) Алены забыть об одном черноглазом молодом красавце она считаеткретинским мазохизмом.

Ну что ж, по большому счету, так оно и есть…

– Он не женат, Иннуль, но у него есть любовница. И, кажется,даже не одна. Успокойся, не тот человек. Давай лучше про Бергера поговорим.

– Кстати, Бергер тоже не женат… – мечтательно протянулаИнна.

Алена обреченно вздохнула:

– Бергер тоже не тот человек. Ему же, кажется, еще дотридцати далеко, кого ты мне сватаешь, безумная?!

Инна хихикнула.

Смысл хихиканья был понятен: Игорю тоже далеко до тридцати.И ничего, это нашу влюбленную писательницу нисколько не тормозило! Она бы дажеребенка от него родила… если бы получилось.

Не получилось.

Ну и ладно, куда бы она теперь с ребенком… брошенканесчастная!

– Иннуль, давай о деле, а? – безнадежно попросила Алена.

– Хорошо, я сейчас же позвоню Бергеру, а потом тебе, –наконец-то угомонилась Инна и отключилась.

«Так, а сейчас я куда должна пойти?» – подумала Алена,убирая телефон.

Черт, как не хватает блокнота! Ну зачем она хвастливо носилас собой эту парижскую красоту, на которую польстился какой-то гнусный воришка,а не простенькую бумажную поделку «Нижполиграфа»?! Вот и мучайся теперь, вот ивыстраивай заново план действий, систематизируй вопросы без ответов…

Но кое-что в голове все-таки осталось. В музей, вот куда онасобиралась заглянуть. В музей, к Майе!

О том, что переданный Николаем Дмитриевичем конверт так иостался у нее в сумке вместе со всем своим содержимым, Алена вспомнила, когдауже была как минимум за три квартала от дома Алексея. Пожала плечами – ну чтож, не возвращаться же! – и пошла дальше, даже не подозревая, что уносит с собойответ на очень многие вопросы… И вообще, если бы она сейчас заглянула в этотконверт, очень многое могло бы сложиться иначе, иначе, иначе!

Но, знать, на то была не судьба.

Москва, 1880 год,

из частной переписки В.М. Васнецова

«Григорий, брат и друг, хочу излить тебе душу. Помнишь, яписал тебе об Антоне-Антонине? О том, что меня беспокоят ее знакомства? Сегодняя понял окончательно, что беспокоился не зря. Один из моих учеников,Вистоплясов, человек талантливый, но без царя в голове, свел ее со своимприятелем. Тот, конечно, субъект незаурядный. Ему едва двадцать семь лет. Онродился в семье священника где-то в Малороссии. Недоучившийся семинарист,окончил гимназию с золотой медалью. Недоучившийся инженер путей сообщения, блестящесдал экзамены в Медико-хирургической академии. Здесь его арестовали за хранениенелегальной литературы. Приговорили к одному месяцу лишения свободы. Но,дожидаясь приговора, Кибальчич просидел в тюрьмах Киева и Петербурга два года ивосемь месяцев. Там-то он и встретился с мерзейшими людьми нашего времени –социалистами. Семена их учения попали на благодатную почву – Кибальчич быложесточен несправедливым заключением. Вернуться в Медико-хирургическую академиюон не смог – двум его прошениям было отказано. А два года назад в Петербургебыло совершено убийство генерал-адъютанта Мезенцева. После этого из Петербургавыслали всех лиц, которые когда-либо привлекались в качестве обвиняемых пополитическим процессам, независимо от того, были ли они обвинены или оправданы.Я не буду говорить о несправедливости меры, полагая, что она уже осуждена.Несправедливость толкнула Кибальчича на путь нелегального положения. А отсюдавсего один шаг до всяких крайних теорий, даже до террора. И этим человекомсейчас очень увлечена Антонина, наш Антон. Она клянется и божится, чтоотношения у них «научного свойства» и все посвящены улучшению замысла моейкартины. Отчего-то мне плохо верится. Конечно, некоторые доводы менявпечатляют. Особенно что касается положения моего ковра в пространстве. Я готовповерить, что загнутые его углы в реальности мешали бы ему двигаться. Но тутодна закавыка – тогда придется изображать сплошь изнаночную его сторону. Мне жехочется изобразить это красивейшее изделие сил волшебных так, как следует. И мненаплевать, что г-н Кибальчич будет считать мое произведение пряничным лубком!

Скажу правду: помнишь, как восхищался я умом Антона, еепредложениями относительно рунических узоров? Сейчас моего восхищенияпоубавилось. Мне чудится, что меня вовлекают в некую дьяволобесную игру, чтотак называемые славянские руны – точно такая же ересь, как ненавидимые мноюкаббалистические знаки. Я жалею, что сжег прежние эскизы. Восстановить туприхотливую игру воображения будет трудно. И мне жалко, очень жалко Антона. Сее самолюбием узнать, что после того, как я расхвалил ее во всеуслышание, яотвергну ее эскизы…

Это будет жестоко. Не уверен, что окажусь способен на такуюжестокость. На самом деле ее замысел прекрасен. Но я должен поставить ейультиматум.

Она должна выбрать – искусство или этот человек, которыйкажется мне отвратительным».

Нижний Новгород, наши дни