– Не то насчет символики, не то насчет истории написаниякартины сведения, точно не знаю, – сказала Майя. – Строго говоря, историянаписания ничем таким особенным не отличается. Считается, что картину Васнецовузаказал Савва Иванович Мамонтов, известный меценат и крупный промышленник. Онбыл председателем правления строящейся Донецкой железной дороги и попросилВиктора Михайловича написать три полотна для кабинета правления. Они должныбыли стать как бы сказочными иллюстрациями к пробуждению богатого Донецкогокрая, к строительству новой железной дороги – это ведь по тем временам былосверхбыстрое средство передвижения. «Ковер-самолет» очень подходил тематически– именно что средство передвижения, именно что сверхбыстрое. Однако правлениене согласилось купить слишком сказочные картины, сочло их неуместными вслужебном помещении, и тогда Мамонтов два полотна купил сам – «Ковер-самолет» и«Три царевны подземного царства», а его брат приобрел «Битву скифов сославянами». Что и говорить, из всех трех только «Ковер» вполне соответствовалтеме задания… Уже гораздо позднее картина попала в собрание Рукавишникова, аоттуда – в наш музей. Таковы общеизвестные факты. А у Ларисы оказались частныедокументы, письма, которые касались каких-то личных отношений Васнецова с однимиз его учеников. Это некий Антон, имя его упоминается в сохранившихся иопубликованных письмах Виктора Михайловича, я их нарочно потом перечитала вжурнале «Искусство и жизнь» и отлично помню, что Васнецов с Антоном многоспорил именно относительно славянской символики на изнанке, а такжеотносительно формы самого ковра, вернее, его положения в пространстве.Например, своему другу, Григорию Мясоедову – кстати, он почему-то называл«Ковер-самолет» ковром с ушами! – Виктор Михайлович писал, что поступил вопрекисоветам Антона, который в своих эскизах перегружал изнанку ковра славянскимирунами. Почему-то вот этот странно, неожиданно опущенный передний уголок коврабыл для Васнецова как бы символом того, что он не пожелал последовать советамАнтона, которые считал совершенно бредовыми. Он жалел, что Антон так надолгозаморочил ему голову. И сетовал, что тот водит знакомства с неподходящимилюдьми… в том числе с господином Кибальчичем.

– С Николаем Кибальчичем?! – ахнула Алена, мигом вспомнив,какое лицо стало у Алексея, когда он увидел в ее руках книгу о Кибальчиче.

– Видите ли, Васнецов был убежденный монархист, дажеконституционные реформы считал дьявольским наваждением, ну и, конечно,Кибальчич с его воззрениями казался Виктору Михайловичу сущим исчадием ада, –пояснила Майя.

Алена кивнула. Наверняка Алексей знал об открытии Ларисы.Почему же он ничего не сказал Алене, когда говорили о «Ковре»? Почему такусердно отрицал, что бредил именно этой картиной? Почему так напрягся, когдаувидел в ее руках книгу о Кибальчиче?

Письма, письма…

Письма! А что, если у нее в сумке лежит одно из таких старыхписем, касающихся «Ковра-самолета»? Ну да, Николай Дмитриевич именно так ирассказывал: «В книге той, в «Язычестве древних славян», лежал листок… письмо.Я его, к стыду своему, прочитал. Извинением мне может послужить лишь то, что иадресат сего письма, и автор его давным-давно уже умерли – оно принадлежит,судя по дате, к восьмидесятому году позапрошлого века. Очень любопытныйдокумент. Я наслаждался, его читая… как будто с помощью некоей машины временизаглянул сквозь тьму веков…»

Посмотреть письмо сейчас? Показать Майе? Объяснить, чтораньше оно лежало в одной из книг, принадлежащих Ларисе?

Алена не успела решить, что делать: в кармане жакета Майизазвонил мобильный телефон. Это был, слава Богу, не приевшийся за последнеевремя Пьяцолла, а старый добрый Моцарт с его незамысловатым «Турецким маршем».

Майя вздрогнула, воровато оглянулась на мигом сунувшуюся взал бдительную хранительницу, послала ей извиняющуюся улыбку. Та кивнула – мол,своим можно! – однако Алену окинула таким взором, что она мигом поняла: чужим –нельзя, ни-ни, ни за что!

– Алло? – поднесла Майя трубку к уху – и лицо ее мигомизменилось почти неузнаваемо: сморщилось, побледнело, из глаз так и хлынулислезы.

– Что? – пробормотала она. – Что вы говорите?! Да нет, этогоне может быть! Как же…

И зарыдала, не сдерживаясь, почти в голос, неуклюже вытираяслезы рукой с зажатым в ней мобильником.

– Майя, что случилось?! – хором воскликнули насмертьперепуганные Алена и хранительница, но Майя какое-то время только качалаголовой, закрыв глаза и судорожно всхлипывая. Не сразу, далеко не сразу смоглаона справиться с голосом и вымолвить:

– Мне срочно нужно к директору. Это она звонила. Срочнонужно.

– Да что случилось-то? – снова воскликнула хранительница, ноМайя только покачала головой, продолжая одной рукой сжимать мобильник, а другойвцепившись в Аленин рукав, и так крепко, словно знала: если выпустит эту опору,то упадет.

Ну что ж, Алена не возражала послужить опорой, ведьсовершенно ясно было: случилось что-то в самом деле ужасное. Но что?

– В нашем музее, – вдруг пробормотала Майя, словно услышавее невысказанный вопрос, – в нашем музее творится нечто странное. Нет,страшное! У нас был один шофер… впрочем, вы его не знали… Он под Новый годпокончил с собой.

Алена искоса взглянула на нее, но промолчала. Хранительницакивнула:

– Да, Севочка, бедный!

– А теперь… – Майя чуть не задохнулась от нового приступарыдания. – Сегодня, буквально вот только что, покончила с собой одна женщина,сотрудница нашего музея… Тамара Семенова! Она вчера попала в психиатрическуюлечебницу… Помните, директриса мне говорила на крыльце, вы как раз рядомстояли…

Алена кивнула.

Тамара! Теперь и она… Что же происходит, а?!

– Боже мой! – всплеснула руками хранительница и тожезалилась слезами.

Реакция женщины была понятна, однако горе ее сейчаспоказалось Алене до такой степени ненужным, несвоевременным, что она сердитомахнула на нее рукой. Хранительница почему-то сочла ее жест приказом исчезнутьи в самом деле исчезла – бросилась в соседний зал.

Может, обиделась? Но Алене было совершенно не до нее.

Майя тоже сделала движение выйти, но Алена схватила ее заплечи и в буквальном смысле слова прижала к стене.

– Погодите-ка! – выкрикнула она и довольно бесцеремоннотряхнула Майю. – Погодите. Сева, Тамара… Но ведь и вам тоже хотелось покончитьс собой! Помните? Почему?

Майя уставилась на нее огромными, черными, утонувшими вслезах глазами:

– Почему? Я не знаю, не помню. Но откуда вы знаете?