мы по этому потоку, и хоть у нас нет роскоши — свирелей из бамбука, и струн, и флейт, но чарка — раз и два — стихи, и этого достаточно для нас, чтоб выход дать просторный в область слова всем чувствам, где-то скрытым в глубине. А в этот день, сегодня, небо ясно и воздух чист, а благодетель-ветерок ласкает и бодрит. Гляжу ли я вверх, созерцая громаду Вселенной, смотрю ли я вниз, наблюдая богатую жизнь, куда бы ни забрел мой взор и ни помчалась мысль — все это может радость слуха и взора до самых высей вознести, и, право, есть чем насладиться нам!

А вот как смотрят в небо и на землю люди, жив я друг с другом весь свой век. Одни берут все из собственной души и мысли, проникновенно говоря об этом в одной лишь комнате своей. Иные же, отдав себя мечте и вдохновенью, волной свободною текут за все пределы форм и тел. Но хоть на тысячи ладов они стремятся к одному и отрицают другое и хоть спокойствие одних и суета других не совпадают, все они, обрадовавшись встрече с тем, что надо им, и обретя на время все в себе, так веселы и так собой довольны, и не подумают о том, что старость ведь идет.

Но вот они дошли до цели и... устали. Их настроение теперь уже другое, в такт ходу дел, с ним связаны тоска и недовольство. И то, что ранее так радовало их, лишь стоит на момент им посмотреть на жизнь вокруг себя, тотчас становится одним воспоминанием былых времен. Об этом нам и то нельзя не погрустить в приливе горьких чувств. Тем более, когда мы знаем, что и длинный наш век и короткий, следуя метаморфозе, кончат уничтоженьем, к которому стремятся они. Ведь древний автор говорит: "О смерть и жизнь — величественны обе". А разве нам не больно это знать?

И вот я всякий раз как созерцаю то, что возбуждало в людях старины приливы горестной тоски, — прямо чувствую, как будто с ним слит в одно. И не бывало так, чтоб их садясь читать, я не стонал в тоске, но все не мог сознать в своей душе, в чем дело здесь. Определенно знаю: говорить, что жизнь и смерть — одно, является пустою болтовней; уравнивать в одном нам предка Пэна и преждевременно умершее дитя — лишь вымысел пустой.

Ведь те, кто будут наблюдать нас после нас, рассудят, как и мы, смотрящие теперь на старину. Взгрустнется, да!

И вот я здесь расположу сегодняшних сподвижников моих, перепишу все то, что сочинили они на наши темы здесь. Хоть поколенья наши будут различаться и обстановка жизни будет не одна, но то, что вновь поднимет чувство в них, по существу — одно. И те, позднейшие, что будут просматривать все эти сочиненья, пожалуй, и они прочувствуют над ними все это вновь.

Примечания

Все это произведение — полемика с даосским философом Чжуан-цзы (IV век до н. э.), утверждавшим, что жизнь и смерть одинаково велики.

Это предисловие к стихам поэтического содружества, возглавлявшегося знаменитым каллиграфом и поэтом Ван Си-чжи (321-379 ), написанное им же, является с тех пор и доныне предметом общего восхищения и вызвало огромную литературу подражаний. Критики усердно хвалят "высоту и ширь его литературного чувства", "легкость и свободу его литературного достижения", не находя вообще слов для всяких дальнейших похвал и славословий. Они отмечают как особенное достоинство основную его философему, нападающую на софизмы людей того времени, и в том числе на собратьев автора по литературному пиру, упивающихся меланхолическим и "чистыми" (то есть отвлеченными) положениями о быстротечной эфемерности человеческой жизни, оба края которой, жизнь и смерть, не позволяют с нею вообще считаться серьезно.

Есть два типа людей, говорит автор, из которых одни слишком преданы внутренней жизни, обособленной от мира, другие же, наоборот, выходят из своего нутра в необузданную мечтательность и приемлют мир лишь как материал для ее размаха. Жалкие, жалкие люди! Смерть — не условная грань, а реальная сущность жизни, и старость быстро смиряет как тех, так и других: им остается только вздыхать о своих былых увлечениях. Но ведь вы же, друзья мои, об этом знали и раньше! Зачем же было всю жизнь проводить в заведомой лжи? Еще хуже, что это же надо сказать и о всех прежних поэтах-мечтателях, которых читаешь и никак не можешь понять их трафаретного легкомыслия. Заявляю решительно: все эти "чистые" (от земных регалий) беседы на тему о том, что жизнь и смерть одно и то же, — беседы вздорные и бессодержательные. Если умирают и младенцы и старики, то из этого никак не следует, что смерть есть все, а жизнь — ничто. Наоборот, именно промежуток между рождением и смертью, который мы зовем жизнью, есть единственно достойный для размышления предмет. Я, друзья, зову вас к жизни. Не о смерти тоскуйте, а о своем неуменьи достойно жить, жить так, чтобы нами любовались потомки не менее, чем мы любуемся нашею классической стариной... Увы, вы этого не делаете, как и прежние поэты тоже!

Но, может быть, мой голос как-нибудь да прозвучит. Как вы думаете?

Предназначенное в виде дружеской полемики к воздействию на людей того времени, даосских фантазеров, уклонявшихся от мира и считавших жизнь сплошным кошмарным недоразумением, это произведение пережило шестнадцать веков, оставаясь неувядаемым и исключительным по влиянию и на молодежь, и на стариков Китая. Перевод его, отражающий китайское чередование ритмов, есть простое размещение переводных слов по соответственным оригиналу группам.

Источник: "Чистые и ровные мелодии" в переводах В.М. Алексеева, 2018, стр. 34

Сунь Чо (314-371)

Государственный деятель, мыслитель, один из ведущих представителей тематического направления сюань янь ши ("Стихи/поэзия о сокровенном").

Его жизнеописание содержится в официальном историографическом сочинении "Цзинь шу" ("Книга [об эпохе] Цзинь", цз. 56). Сунь Чо, родился в Чжунду области Тайюань (современный г. Пинъяо провинции Шаньси). Происходил он из старинного чиновничьего семейства (внук известного в свое время государственного деятеля и литератора Сунь Чу (218-293)). Сунь Чо родился, когда его семья уже перебралась на юг, поселившись в уезде Гуйцзи (современный Шаосин провинции Чжэцзян). С детства он быт дружен с Сюй Сюнем (вместе они совершали длительные прогулки в горы).

Когда ему было немногим более 10 лет, он сочинил первое крупное поэтическое произведение "Чжу чу фу" ("Ода [о] следовании желаниям"), в котором