интересах Франции работать во имя или способствовать возвеличиванию Австрийского дома». Он по-прежнему скорее подозревал, чем ясно понимал, что ему угрожает, чувствовал изолированность, но рассчитывал на поддержку со стороны Британии. Да, он огорчил Францию, но если рассуждать логично, то это должно пройти. Тем не менее в середине марта король не на шутку встревожился, узнав, что французский министр в Вене, маркиз д’Обеттер, нарочито избегает контактов и протокольных встреч с представителем Фридриха, Клингграффеном. В конце месяца он впервые написал посланникам в Лондоне, Вене и Париже о поразительном факте: возможно, между Парижем и Веной создается ось! Д’Обеттер в Вене часто беседовал с Кауницем за закрытыми дверями. Имелись также признаки, что Австрия стремится объединить германских католических монархов, разделив империю по религиозному признаку, чтобы натравить их на Пруссию, — печальная перспектива.

Гнев французов проще объяснить их собственными преднамеренными действиями. Между французами и австрийцами вот уже несколько лет шли конфиденциальные переговоры, и французы, конечно, понимали, что улучшение отношений с Австрией свыше известных пределов будет непросто сочетать с дружбой с Пруссией. Однако когда австро-французское соглашение было подписано в Версале в мае 1756 года, французы заявили, что это Фридрих своим вероломством заставил их вступить в этот альянс; они сочли оскорбительными и возмутительными действия государства, которое притворно считали союзником. Подписание Вестминстерской конвенции не было предательством; она в первую очередь касалась нейтралитета Пруссии и мира с Германией. Фридрих в инструкциях своим послам настаивал, что это единственные цели конвенции и ее положения подтверждают его слова. Действительной причиной французской реакции и, как это назвали, Renversement des Alliances[186], было решение Франции бросить Пруссию на произвол судьбы и встать на сторону Австрии. Это была французская перелицовка.

Подписанный в Версале договор обязывал Францию и Австрию поддерживать друг друга в случае нападения со стороны третьего государства, за исключением Британии; это предохраняло Австрию от вовлечения в надвигающуюся франко-британскую схватку. В существовавшей ситуации это могло относиться лишь к взаимной помощи против Пруссии. Кроме того, при наличии этого договора у Австрии оказывались развязанными руки для возвращения Силезии с благословения Франции, хотя формально такого положения в тексте не было. Франция, казалось, практически ничего не получала от договора; поведение Австрии совершенно не менялось. Клингграффен сообщил Фридриху, что конвенцию, подписанную с Британией, Кауниц расценивает как неблагоприятную для себя. Маски были сброшены. В марте 1756 года Кауниц предложил России организовать совместное австро-русское нападение на Пруссию, ему ответили, что императрица полностью согласна с этой идеей. В июне 1756 года Австрия и Россия официально возобновили свой альянс, соответствующий договор был подписан только в январе 1757 года.

Тем временем Россия приступила к мобилизации армии, длительному и трудоемкому процессу. У Австрии таких трудностей не было: она недавно провела военную реформу, поэтому правительство отдало приказ о мобилизации в июле. Оба государства безо всякого повода готовились к войне. Большая наступательная коалиция против Пруссии находилась в процессе формирования. Фридриху теперь угрожал альянс, насчитывающий в целом 90 миллионов человек против прусских 5. Его единственным потенциальным союзником была Британия, мало заинтересованная в европейских делах, если только они не использовались во вред Франции.

Король Пруссии оказался в сложной ситуации. Фридрих, возможно, предвидел ее, когда соглашался на подписание конвенции с Британией, но его письма говорят, что он скорее догонял, чем опережал события. Король сохранял вежливость и сыпал комплиментами, которые смягчали разногласия в восемнадцатом веке. Нивернуа оставался в Потсдаме, благодарный за прекрасный прием, который ему там был оказан. Фридрих слал красивые послания с изъявлением своего неизменного уважения к славе и интересам короля Франции, а также продолжал заявлять — со все возрастающей энергией и верой в свои слова, — что он стремится только к миру и нейтралитету: миру для Германии и нейтралитету для Пруссии. Воинственные шаги, о которых докладывали из Австрии и России, нельзя было оставлять без внимания, однако он мог с чистым сердцем говорить, что они не были ответом на какие-либо его действия.

Фридрих обратил внимание на военные приготовления австрийцев в Богемии и Моравии уже в декабре 1755 года, и теперь писал своему послу в Лондоне, указывая на Францию как на общего противника Пруссии и Британии. Он был, однако, по-нрежпему самоуверен и находился во власти иллюзий. По поводу австро-французского договора он писал, что альянс между Парижем и Веной настолько противоестествен, что вряд ли просуществует долго.

Беспокойной весной 1756 года было и еще одно более благоприятное для Фридриха событие: 11 мая в Потсдам прибыл новый британский посол, сэр Эндрю Митчел, первый за шесть лет. Фридрих узнал, что это назначение получил лорд Тироули, известный ирландский военный, ветеран многих кампаний. Ему было семьдесят четыре года. Вместо него Фридрих попытался заполучить Вилльерса, ранее занимавшего этот пост. И получил Митчела.

Эндрю Митчел, шотландец, имел юридическое образование, был начитан, хорошо воспитан, исповедовал католицизм и обладал уравновешенным характером. Будучи на четыре года старше Фридриха, он с 1747 года являлся членом палаты общин парламента. В Шотландии его близким другом был почитаемый, придерживавшийся умеренных взглядов лорд-президент, Форбс Каллоден. Вдовец, он был заместителем государственного секретаря по делам Шотландии и обладал обширным опытом в ведении государственных дел.

Митчел оставался при дворе Фридриха почти в течение всей войны, которая теперь представлялась трагической неизбежностью. Он стал одним из его близких друзей, любимым собеседником, который воспринимал короля без излишнего пиетета, но с искренним чувством. Митчел наблюдал Фридриха в самые трудные минуты его жизни и видел свою собственную задачу в том, чтобы установить настоящее взаимопонимание между Британией и Пруссией. Он не перегружал свои донесения оскорбительными и злонамеренными сплетнями, а писал честно и со знанием дела. Митчел сообщал помимо прочего, что Фридрих, обладая многими другими привлекательными качествами, принимал литературную критику лучше любого другого автора! Говоря о дипломатии, он писал в Лондон, что с королем Пруссии необходимо быть искренним, говорить то, что думаешь, даже если это неприятно; и он это принимает хорошо. Фридрих, со своей стороны, любил и уважал его. Он называл Митчела англичанином, заинтересовавшим его больше, чем кто-либо другой, своими глубокими историческими и литературными познаниями и большой честностью; в конце жизни Митчел вернулся в Берлин и жил там до самой смерти.

Во время первой встречи, в день приезда, Митчел очень откровенно обменялся с Фридрихом мнениями относительно европейской ситуации. Они обсуждали симпатии германских монархов и военный потенциал, как Фридрих это видел, великих держав. Митчел сказал Фридриху, что вопреки его ожиданиям в любой войне на континенте Британия надеется на поддержку России. Если это