– Что тебе сказать… – рассудительно промолвила Эмма, глядя вогонь и словно бы видя там красивое, загорелое, желтоглазое, обрамленное рыжимилоконами лицо этой похотливой, распутной стервы. – Во-первых, это все у тебябыло доменя, во-вторых, она, конечно, очень красивая, и я даже где-то тебяпонимаю…

И тут же она представила то, что было уже при ней: увиделаэто лицо сладострастно запрокинутым, увидела грудь Катрин, выпущенную наружу излифчика, увидела задранную юбку, обнажающую бедра в черных кружевных чулках –такие только шлюхи носят! – и стиснутое этими черными, бесстыдными бедрамистройное юношеское тело. А заодно услышала шепот, который раньше предназначалсятолько ей, ей одной… и не выдержала. Сорвалась, закричала:

– Она мерзкая, омерзительная, я ее ненавижу, я ее не выношу,я не хочу ее видеть!

Ну конечно, счастливый до смерти этой вспышкой ревности(предназначенной, как он был уверен, ему) Илларионов кинулся ее утешать, и Эммав очередной раз выплакалась на его заботливо подставленном и уже знакомомплече.

«И так теперь будет всегда!» – подумала она.

Странно: эта мысль не внушила особенной тоски. Наоборот,принесла странное умиротворение. Ей было бы совсем хорошо, если бы немучительная колкая боль в сердце, которая отдавалась в висках: «Что сказатьему? Что ему сказать? Как теперь все будет? Как будет теперь? Что мне делать? Язапуталась, я запуталась!»

Именно теперь, когда ее немыслимая, заблудившаяся,преступная судьба вдруг выбралась на ровную дорогу, освещенную солнцем (нехотелось Эмме сбиваться на банальности, но ведь в том-то и сила их, иживучесть, что они чудовищно, непробиваемо верны и точны!), овеваемую теплымветром, именно теперь она совершенно не знала, с какой ноги по этой ровнойдороге идти. Первый шаг уже сделан, но только теперь она вспомнила, что следомвлачатся тени, темные тени ее души, те самые призраки и скелеты, о которыхговорил проницательный Илларионов, говорил посмеиваясь и, такое впечатление,совершенно не подозревая, что попадает не в бровь, а в глаз, и не просто вглаз, а в самый зрачок… «Не оглядывайся! – просто-таки кричала, предупреждая,старинная премудрость. – Не оглядывайся на прошлое, а то пропадешь!» И интуицияЭммы готова была последовать этому совету, этой мольбе. Но сердце! С сердцем-точто делать, как разорвать его надвое? Даже если это удастся, одна половинавсегда будет трепетать, и кровоточить, и томиться о незабываемом, очудесно-волшебном – о любви!

Можно себе представить, сколько раз уже пытался Роман ейдозвониться. Он с ума сходит от тревоги, это понятно. Надо включить телефон…

«А я не сходила с ума, когда он там с ними… то с Фанни, то сКатрин? Ничего, пусть помучается!» – ожесточенно подумала она, еще крепчезарываясь в плечо Илларионова.

– Ну ты и плакса у меня, оказывается, – усмехнулся тот. –Давай я тебя так и буду звать – Плакса? А ту картину ван ден Берга так иподпишу: не «Дорогой Эмме», а «Дорогой Плаксе».

Она только начала было смеяться, с трудом вырываясь извсхлипываний, как зазвонил телефон. И после нескольких гудков и любезногопредложения автоответчика оставить сообщение после сигнала (aprиs le bip, какговорят французы) зазвучал мужской голос, полный страстного желания угодить:

– Мсье Илларионов, это Доминик Хьюртебрайз. Ваш заказ снятсо стенда и упакован, вы получите его в любую минуту, как только пожелаете. Нотолько, к сожалению, не сегодня: машина отдела доставки с охраной уже ушла подругому адресу, пока я вам дозванивался. Кроме того, здесь сейчас находитсяСесиль Валандон, в салоне которой вы сделали несколько снимков, и она готоваупаковать те работы, которые вы назовете. Ждем вашего звонка в любую минуту!

– Ух ты, – радостно сказал Илларионов. – Да это мошенникХьюртебрайз нарисовался. Погоди-ка… – Он легонько чмокнул Эмму в голову иподскочил к телефону: – Мсье Хьюртебрайз? Извините, не смог сразу снять трубку.Приятные известия… Очень рад, что ван ден Берга никто не успел купить. Давайтедоговоримся так. Ничего мне посылать не нужно, я приеду сам и все заберу непозднее чем через час-полтора. Прихвачу пару своих бодигардов, так что всебудет надежно, как в сейфе Лионского кредита. А теперь можно пригласить ктелефону мадам Валандон? И, если не затруднит, передайте ей ту контрольку,которую я у вас оставил, хорошо?

Илларионов взял с письменного стола неземной, просточудовищной красоты и причудливой формы (потрясенная Эмма уже успела узнать, чтоэто так называемое цилиндрическое бюро XVIII века, и в этом кабинете емусоставляли компанию канапе эпохи Людовика XVI, комод-жардиньер – подставка подцветы, по-русски говоря! – а также три стула и два кресла аналогичной эпохи, несчитая нескольких картин, относящихся к тому же периоду французской истории)черный конверт с маркой фотоателье и вынул из него несколько фотографий.Придерживая ухом трубку, просмотрел их и выбрал три:

– Мадам Вадандон? Большое спасибо, что смогли связаться сомной. У меня тут жизнь внезапно сделалась несколько неупорядоченной, прошупростить. Мсье Хьюртебрайз передал вам контрольку? Пожалуйста, взгляните. Меняинтересуют объекты номер 6, 16 и 19.

Одновременно он показывал Эмме фотографии, на которых былизапечатлены: напольные часы со сверкающим циферблатом на затейливой резной ипозолоченной подставке, картина с веселыми и вроде бы не вполне трезвымиантичными божествами, а также перстень с огромным синим камнем, напоминающимсапфир, окруженным множеством более мелких, похожих на бриллианты.

– Нашли? Отлично. А реально будет мне получить все этопримерно через полтора часа? Я как раз подъеду… О, спасибо, большое спасибо,мадам Валандон. До скорой встречи!

Он положил трубку и повернулся к Эмме:

– Одевайся, поехали!

– Куда? – спросила она, не отводя глаз от фотографий,которые Илларионов небрежно бросил на стол.

– На достопамятный Лонгшамп, который отныне всегда будетокружен для меня особым сияющим ореолом! – ответил Илларионов, выходя всоседнюю комнату, где находилась его спальня и где стоял циклопических размеровгардероб, наполненный, правда, только наполовину (вторую половину он пообещалотдать под вещи Эммы, а когда она с хохотом сказала, что ее вещичек хватитзаполнить только пять процентов предоставляемой площади, Илларионов сообщил,что берется доказать ей, что заполнить это пространство дамскими шмотками можнов течение одного дня). – Там меня ждут новые покупочки, – продолжал Илларионов.Голос его звучал глухо: наверное, он уже забрался в шкаф. – Кольцо – тебе,остальное нам обоим. Ты любишь сапфиры? Про бриллианты не спрашиваю, кто их нелюбит!

Эмма стояла молча, опустив голову, вонзив ногти в ладони.Потом заговорила: