– Мы вас испытывали, – продолжал Воланд, – никогда и ничегоне просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Самипредложат и сами все дадут! Садитесь, гордая женщина! – Воланд сорвал тяжелыйхалат с Маргариты, и опять она оказалась сидящей рядом с ним на постели. –Итак, Марго, – продолжал Воланд, смягчая свой голос, – чего вы хотите за то,что сегодня вы были у меня хозяйкой? Чего желаете за то, что провели этот балнагой? Во что цените ваше колено? Каковы убытки от моих гостей, которых высейчас наименовали висельниками? Говорите! И теперь уж говорите без стеснения:ибо предложил я.

Сердце Маргариты застучало, она тяжело вздохнула, сталасоображать что-то.

– Ну, что же, смелее! – поощрял Воланд, – будите своюфантазию, пришпоривайте ее! Уж одно присутствие при сцене убийства этогоотпетого негодяя-барона стоит того, чтобы человека наградили, в особенностиесли этот человек – женщина. Ну-с?

Дух перехватило у Маргариты, и она уж хотела выговоритьзаветные и приготовленные в душе слова, как вдруг побледнела, раскрыла рот ивытаращила глаза. «Фрида! Фрида! Фрида! – прокричал ей в уши чей-то назойливый,молящий голос. – Меня зовут Фрида!» – и Маргарита, спотыкаясь на словах,заговорила:

– Так я, стало быть, могу попросить об одной вещи?

– Потребовать, потребовать, моя донна, – отвечал Воланд,понимающе улыбаясь, – потребовать одной вещи!

Ах, как ловко и отчетливо Воланд подчеркнул, повторяя словасамой Маргариты – «одной вещи»!

Маргарита вздохнула еще раз и сказала:

– Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которымона удушила своего ребенка.

Кот возвел глаза к небу и шумно вздохнул, но ничего несказал, очевидно, помня накрученное на балу ухо.

– Ввиду того, – заговорил Воланд, усмехнувшись, – чтовозможность получения вами взятки от этой дуры Фриды совершенно, конечно,исключена – ведь это было бы несовместимо с вашим королевским достоинством, – яуж не знаю, что и делать. Остается, пожалуй, одно – обзавестись тряпками изаткнуть ими все щели моей спальни!

– Вы о чем говорите, мессир? – изумилась Маргарита, выслушавэти действительно непонятные слова.

– Совершенно с вами согласен, мессир, – вмешался в разговоркот, – именно тряпками, – и в раздражении кот стукнул лапой по столу.

– Я о милосердии говорю, – объяснил свои слова Воланд, неспуская с Маргариты огненного глаза. – Иногда совершенно неожиданно и коварнооно проникает в самые узенькие щелки. Вот я и говорю о тряпках.

– И я о том же говорю! – воскликнул кот и на всякий случайотклонился от Маргариты, прикрыв вымазанными в розовом креме лапами свои острыеуши.

– Пошел вон, – сказал ему Воланд.

– Я еще кофе не пил, – ответил кот, – как же это я уйду?Неужели, мессир, в праздничную ночь гостей за столом разделяют на два сорта?Одни – первой, а другие, как выражался этот грустный скупердяй-буфетчик, второйсвежести?

– Молчи, – приказал ему Воланд и, обратившись к Маргарите,спросил: – Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальныйчеловек?

– Нет, – с силой ответила Маргарита, – я знаю, что с вамиможно разговаривать только откровенно, и откровенно вам скажу: я легкомысленныйчеловек. Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожностьподать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если онаостанется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всюжизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло.

– А, – сказал Воланд, – это понятно.

– Так вы сделаете это? – тихо спросила Маргарита.

– Ни в коем случае, – ответил Воланд, – дело в том, дорогаякоролева, что тут произошла маленькая путаница. Каждое ведомство должнозаниматься своими делами. Не спорю, наши возможности довольно велики, онигораздо больше, чем полагают некоторые, не очень зоркие люди...

– Да, уж гораздо больше, – не утерпел и вставил кот, видимогордящийся этими возможностями.

– Молчи, черт тебя возьми! – сказал ему Воланд и продолжал,обращаясь к Маргарите: – Но просто, какой смысл в том, чтобы сделать то, чтополагается делать другому, как я выразился, ведомству? Итак, я этого делать небуду, а вы сделайте сами.

– А разве по-моему исполнится?

Азазелло иронически скосил кривой глаз на Маргариту инезаметно покрутил рыжей головой и фыркнул.

– Да делайте же, вот мучение, – пробормотал Воланд и,повернув глобус, стал всматриваться в какую-то деталь на нем, по-видимому,занимаясь и другим делом во время разговора с Маргаритой.

– Ну, Фрида, – подсказал Коровьев.

– Фрида! – пронзительно крикнула Маргарита.

Дверь распахнулась, и растрепанная, нагая, но уже без всякихпризнаков хмеля женщина с исступленными глазами вбежала в комнату и простерларуки к Маргарите, а та сказала величественно:

– Тебя прощают. Не будут больше подавать платок.

Послышался вопль Фриды, она упала на пол ничком ипростерлась крестом перед Маргаритой. Воланд махнул рукой, и Фрида пропала изглаз.

– Благодарю вас, прощайте, – сказала Маргарита и поднялась.

– Ну что ж, Бегемот, – заговорил Воланд, – не будем наживатьна поступке непрактичного человека в праздничную ночь, – он повернулся кМаргарите, – итак, это не в счет, я ведь ничего не делал. Что вы хотите длясебя?

Наступило молчание, и прервал его Коровьев, который зашепталв ухо Маргарите:

– Алмазная донна, на сей раз советую вам бытьпоблагоразумнее! А то ведь фортуна может и ускользнуть!

– Я хочу, чтобы мне сейчас же, сию секунду, вернули моеголюбовника, мастера, – сказала Маргарита, и лицо ее исказилось судорогой.

Тут в комнату ворвался ветер, так что пламя свечей вканделябрах легло, тяжелая занавеска на окне отодвинулась, распахнулось окно, ив далекой высоте открылась полная, но не утренняя, а полночная луна. Отподоконника на пол лег зеленоватый платок ночного света, и в нем появилсяночной Иванушкин гость, называющий себя мастером. Он был в своем больничномодеянии – в халате, туфлях и черной шапочке, с которой не расставался. Небритоелицо его дергалось гримасой, он сумасшедше-пугливо косился на огни свечей, алунный поток кипел вокруг него.