быть не должно, за ней наверняка угадают ложь, но справиться с собой Людвиг не в силах. К его удивлению, Сальери усмехается уголком рта, кивает и, сделав шаг вперед, отзывается эхом:

– Тоже… мучаюсь. Хотите апельсин?

Он действительно протягивает Людвигу большой оранжевый кругляш, явно позаимствованный с банкетного стола. От неожиданности отказаться не выходит, но есть не хочется – и Людвиг просто крутит фрукт, перекидывая с ладони на ладонь. Сальери опускается рядом, не думая о вечерней росе, – непринужденно скрещивает ноги и устало, глубоко вздыхает. Даже сейчас у него прямая спина, а смуглый профиль, оттененный густыми прядями, выглядит живой картиной в синеве вечера. Воплощенное умиротворение, но Людвиг знает его достаточно, чтобы заметить: настроение у него тоже неважное.

– Как вам музыка? – прямо спрашивает он, ведь чужая пауза тоже была красноречива.

– Несколько не та, которая мне близка, – мирно признается Сальери.

Людвиг улыбается про себя – не только от облегчения, точнее, не только от того, с которым слышишь «Мне тоже не нравится» в ответ на «Некрасиво». Вновь ему вспоминается разговор у ван Свитена, в который раз он убеждается в своей правоте: если юность и толкала Сальери к резкостям, то это в прошлом. Людвиг не раз, даже понимая, как глупо выглядит, переминался с ноги на ногу подле Сальери и украдкой слушал, кого и с кем он обсуждает. Пытался поймать хоть на одном двуличном замечании, но не преуспел. Вот и здесь… о Галленберге Сальери высказался тактично. Только печали в этой оценке было слишком много, чтобы не ступить осторожно на еще более хрупкий лед:

– А мне напоминает кое-кого.

– Мне тоже. – Сальери, вздохнув, останавливается взглядом на апельсине, протягивает за ним руку и, забрав, начинает чистить, быстро и ловко. На пальце поблескивает знакомый львиный перстень. – Возможно, это меня и смущает. Напоминать кого-либо можно очень по-разному.

Тишина между ними теплая, спокойная, и все же в ней тяжело. Украдкой, чтобы не казаться назойливым, Людвиг наблюдает за Сальери: за колебанием его волос на ветру, за движениями рук и ресниц. Оранжевые завитки кожуры падают в траву, и машинально Людвиг сдвигает их в подобие башни, чтобы позже убрать. Ноздри щекочет кислый цитрусовый запах, который он никогда не любил, но за ним в какое-то мгновение проступает…

Флер клевера. Да, точно, он ловит аромат маленьких белых и розовых цветков, а осторожно разведя пальцами траву слева от себя, находит несколько штук. Невольно улыбается, а привычное «Прочь» меркнет в мыслях, так и не сорвавшись с губ.

– Напоминать кого-либо можно очень по-разному, – задумчиво повторяет он. Чем Джульетта напоминает Безымянную? Та тоже бывала веселой, и красота ее казалась волшебной, и она любила музыку. Немало общего. Неужели он тоже искал похожую? Лишь бы не думать об этом, он спрашивает, хотя и догадываясь, что вопрос непростительно личный: – Вам не хватает его, да? Поэтому вы устраиваете все эти вечера памяти, с его музыкой?..

– Не поэтому. – Сальери поднимает взгляд без тени раздражения, чуть улыбается. Протягивает Людвигу половину апельсина. – Просто его музыка не должна быть забыта. Это понимают все, и если бы не предложил я, предложил бы барон, да и многие… – Он медлит. – Но да. Конечно. Мне очень его не хватает. И я… знаете, Людвиг, этими концертами я…

Он качает головой, потирает веки. Манжета, как обычно, белоснежная, соскальзывает, и под рукавом мелькают полосы, от которых Людвиг привычно отводит глаза. Лишь подмечает украдкой: не свежие. Это действительно не повторялось со дня, как он поклялся не видеть. Или?.. Он же не следит за Сальери вечно. Шрамам может быть год, два, три…

– Говорю ему «Простите», – вновь подняв взгляд, заканчивает он. – За многое, что он пережил в Вене. Вы, думаю, сами давно поняли: чем больше ты отличаешься от других, тем сложнее тебе выживать. Пробиваться. Оставаться в уме.

– Последнее особенно сложно! – Людвиг сопровождает замечание фальшивым смешком: становится отчего-то не по себе. Он скорее отщипывает и отправляет в рот дольку апельсина. Вздыхает, обуздывая тревогу. И слышит ободряющее:

– Вы, думаю, справитесь. Вы изумительно жизнелюбивы, порой я восхищаюсь вами. Напомните, какое дерево назвала в честь вас юная графиня?

– Молодой дуб где-то там. – Людвиг машет рукой Сальери за левое плечо.

Тот одобрительно кивает.

– Она чуткая девушка. Удивительно чуткая, дубы – поистине могучие деревья, да еще связаны с волшебными существами. – Опять он медлит и вдруг лукаво щурится. – А сейчас вы намеренно уселись под мою вишню?

Людвиг удивленно поднимает голову, вглядывается в сплетение темных ветвей, наконец узнает их. И как он не понял…

– Нет, нет! – Остается только поразиться на самого себя, вернуть улыбку и напомнить: – Но выбирали ее мы вместе. И предложил вписать вас в нашу рощу я…

Теперь осекается он, быстро опускает глаза. «Нашу рощу!» Скорее всего, для Сальери это звучит смешно и более того, претенциозно. «Наша роща…» Поместье близ Дуная принадлежит Брунсвикам-Деймам, в той или иной мере – Джульетте. Ни одна горсть земли здесь, ни одна травинка или рыба в пруду не имеет отношения к Людвигу. И не будет, даже если он возьмет карамельную принцессу в жены. Это не то приданое, на какое можно рассчитывать. И даже будь шанс, его не позволила бы взять гордость.

– Спасибо, – просто отвечает Сальери. Заметил он глупость слов или закрыл глаза из жалости? – Я очень ценю этот… ностальгический подарок, можно сказать. В зимнем саду императора, Людвиг, есть – точнее было, сейчас не знаю, – апельсиновое дерево, под которым мы с друзьями, и с Вольфгангом тоже, любили сидеть вечерами. В зиму его смерти оно заболело: видимо, замерзло. Мне стало больно бывать там, так что я перестал. – Он опять улыбается, но это мрачная, усталая улыбка. – Примерно так же больно мне слушать вашего юного друга, впрочем, я понимаю: он только начинает путь.

– Он не мой друг! – выпаливает Людвиг с отвращением к самому себе: «наша» роща, но никак не «наш» Мышиный король. Изумительное лицемерие.

– Вот как, – отзывается Сальери. Но думает он о чем-то другом.

Они снова молчат. Людвиг кидает в рот еще дольку апельсина, скользит взглядом по траве. Он ищет еще клевер, но не находит, более того, не находит цветы, которые обнаружил несколько минут назад. Не померещились же? Он вздыхает, сгребает в карман оранжевые очистки и опять прислоняется к вишне. Задумывается, хватилась ли его Джульетта, и вдруг четко осознает: даже если хватилась, на террасу он не вернется. Пока не закончится этот кошачий… мышиный концерт.

– Вы останетесь здесь на все лето? – Сальери опять нарушает тишину.

– Надеюсь. – Людвиг встречается с