различных экономических ролей, выполняемых обществами. Кроме того, у сторон, предлагающих идентичные изделия, было мало причин для торговли. Общество могло обменивать избыток орудий, изготовленных членами общества, на предметы, изготовление которых они считали слишком трудным, чтобы заниматься этим самим. Принимая во внимание универсальность, которая была необходима в локальной группе охотников-собирателей, чьи представители оттачивали общие умения, отличавшиеся только в зависимости от пола и возраста людей, специализация на уровне обществ, вероятно, возникла прежде, чем среди индивидуумов внутри обществ.

Хотя подобные различия в способностях между обществами охотников-собирателей не были распространены повсеместно, данные свидетельствуют, что они встречались. «В каждой местности обычно делали определенные объекты с мастерством и талантом, которыми восхищались в других местностях», – пишет об аборигенах Джеффри Блэйни, австралийский историк. Разные группы изготавливали копья, щиты, миски, точильные камни, украшения и т. д. На самом деле, добавляет Блэйни, «по большей части специализация существовала на протяжении поколений, и ее происхождение даже стало темой племенных мифов»[765]. На Тихоокеанском Северо-Западе одеяла, сотканные тлинкитами чилкат, и лезвия для тесел, изготовленные другими племенами, обменивали вдоль всего побережья (или их воровали). Имеется множество документально подтвержденных примеров двусторонних отношений между маленькими племенными обществами, зависимыми от домашних животных и культурных растений. Например, земледельцы фур в Судане обеспечивали просом различные племена пастухов-скотоводов в обмен на молоко и говядину[766].

За счет достижения оптимального уровня отличительности общества прежде всего становились взаимозависимыми на протяжении длительных периодов времени, и их народы находили все больше оснований избегать ожесточенности и разыскивать друг друга ради взаимной выгоды. Но, я подчеркиваю, каждое общество сохраняло свои границы, независимо от того, как часто члены общества вступали в контакт с чужаками или обменивались с ними товарами или насколько зависели от них каким-то другим образом. Так обстояло дело (если рассмотреть два примера австралийских обществ) и с кое-как перебивающимися обществами Западной пустыни, и с сытыми рыбаками, управлявшими водными путями, полными угрей, в районе горы Эклс. «Торговля не разорила еще ни одного народа»[767], – сказал Бенджамин Франклин, и так оно и есть не только в экономическом плане, но и в социальном[768]. Индейцы североамериканских Великих Равнин мандан и хидатса сохранили свою идентичность, когда их культурные центры превратились в центры торговли: это обстоятельство заставило другие племена выучить их языки[769]. Что касается ирокезов, то Лига должна была оставаться достаточно свободной, чтобы входящие в нее племена не утратили свою автономию или землю. В действительности контакта между обычными людьми из разных племен ирокезов почти не было, и разделение между ними сохранялось и, возможно, усиливалось, несмотря на их взаимозависимость.

Непохожие народы тоже находили способы получать взаимную выгоду. Путь к торговле мог оказаться тем короче, чем более радикальными были их различия. Аборигены Австралии радушно встречали индонезийских рыбаков, прибывавших на северное побережье в XVIII в., а бушмены торговали изделиями с пастухами банту, жившими среди них на протяжении двух тысячелетий[770]. Пигмеи и их соседи-земледельцы продвинулись на шаг дальше, кодифицировав взаимоотношения, которые способствовали выживанию и тех и других в лесу, где можно было с трудом прокормиться как за счет возделывания бедной почвы, так и за счет охоты на редко встречающуюся в джунглях добычу. Каждая группа пигмеев, которые большую часть времени существовали в качестве охотников-собирателей, стала объединяться с деревней. Там каждый пигмей поддерживал деловой контакт с одним из земледельцев, часть года работая на его полях и обеспечивая его мясом и медом из буша в обмен на зерно и другие товары. Связи между пигмеями и земледельцами настолько прочно и давно укоренились, что некоторые фермеры считают, будто пигмеи первыми привели их в лес[771].

Одна из предполагаемых функций маркеров якобы заключается в том, что они удерживают людей от подражания чужакам, когда чужие способы действий способны нанести вред[772]. Я в этом сильно сомневаюсь. Конечно, чужое влияние может быть пагубным. Но, даже если соседи резко отличаются, оба стремятся перенять друг у друга то, что им подходит, при этом взаимообмен не вызывает катастрофу. Действительно, люди способны обратить несоответствие во благо. Несомненно, сначала проблема коммуникации с непохожими другими могла оказаться серьезной помехой. При этом народы в этих обществах, скорее всего, имели совершенно разные материальные потребности; даже если одно общество считало, что другое занимает по отношению к нему более низкое положение, возможно, они не были соперниками из-за одних и тех же вещей. Их образ жизни и навыки могли дополнять друг друга, как в случае пигмеев и земледельцев.

Сходства и различия между обществами, большие или малые, обязательно оказывали влияние на мнение людей о чужаках, например о теплоте их отношения и компетентности. Это, в свою очередь, влияло на то, в какой мере чужаков рассматривали в качестве грозной враждебной сущности или как людей, с которыми можно вести честные переговоры. Как только древние люди усовершенствовали свои способы хорошего обращения с другими, результатом таких оценок стало взаимодействие между обществами, которое могло быть таким же разнообразным, отлаживаемым и способным к адаптации с течением времени, каким оно является и в наши дни. До образования союза вошедшие в него племена ирокезов были жестоки по отношению друг к другу; на самом деле мира между ними можно было добиться только посредством войны. Как мрачно заметил один специалист, «иногда лучший способ заставить кого-то перестать воевать – воевать с ним до тех пор, пока он действительно не перестанет»[773]. Тем не менее после достижения договоренности о прекращении военных действий между ирокезами настала очередь вождей племен нервничать вдали от дома. По иронии судьбы, гармония между обществами может привести к насилию в этом регионе за счет появления более опасного противника для тех, кто воплотил в жизнь дружеское соглашение[774]. Одного врага сменяет другой.

Нейронная сеть мозга, в состав которой входит миндалина, никуда не исчезает, и она по-прежнему запускает древние защитные рефлексы «бей или беги». Преодоление таких базовых побуждений для установления взаимного доверия между обществами, предвзято относящимися друг к другу, – трудное занятие, ключевая проблема дипломатии. Даже в случае групп, находящихся в отличных отношениях, сублимированные предубеждения гарантируют, что игра никогда не будет абсолютно честной, поскольку каждая сторона добивается лучших условий сделки. Наша коллективная идентичность подстегивает нас быть своекорыстными и беспощадными, подрывая хорошие отношения и создавая благодатную почву для появления врагов в трудные времена[775]. Соперничество между группами не порождает этноцентризм, но выявляет его самые отвратительные стороны[776].

Как мы избегаем конфликта, когда ресурсы и возможности иссякают? В последние столетия, даже с учетом массовых зверств, вероятность погибнуть в