И снова у меня не было другого выбора, кромекак в спешке, с колотящимся сердцем залезть в свое узкое платье, пройтисьщеткой по волосам и попытаться совместить имена гостей с их фотографиями,которые Эмили так кстати распечатала заранее. Лили следила за разворачивающимсядейством с легким весельем, но я знала, что она переживает из-за этого случая сЧокнутым Панком, и мне было плохо оттого, что я не могу поговорить с ней обэтом прямо сейчас. Алекс говорил по телефону со своим братишкой – убеждал его,что тот и вправду слишком мал, чтоб ходить в кино на вечерние сеансы, и что ихмама не проявляет никакой особенной жестокости, запрещая ему это делать.

Я поцеловала его в щеку, и он присвистнул;сказал, что поужинает с приятелями, но будет ждать моего звонка, если вдруг язахочу с ним встретиться. Ковыляя на высоченных каблуках, я побежала назад вспальню; Лили держала в руках что-то очень красивое из черного шелка. Явопросительно посмотрела на нее.

– Платье для большого выхода, – пропела она ивстряхнула платье как простыню, – пусть моя Энди ни в чем не уступает этимнуворишам из Каролины, которым будет сегодня прислуживать как простаяофициантка. Моя бабушка когда-то купила мне это на свадьбу Эрика. Не уверена,красивое оно или не очень, но оно вполне вечернее, и написано, что это Шанель,так что должно подойти. Я обняла ее.

– Пообещай мне, что, если Миранда прикончитменя за какую-нибудь оплошность, ты сожжешь это платье, а меня похоронишь вспортивном костюме. Пообещай мне!

– Ты классно выглядишь, Энди, правда. Никогдабы не подумала, что увижу тебя в вечернем платье от Оскара де ла Ренты и что тыпойдешь на банкет Миранды Пристли, но ты… вполне соответствуешь. А теперь иди.

Она подала мне бряцающую цепочкой слишкомблестящую сумочку от «Юдит Либер» и встала у двери.

– Повеселись там как следует!

Машина уже подъехала, и Джон, который сегоднясмотрелся особенно дико, присвистнул, когда водитель открыл мне дверцу.

– Дай им там как следует, красавица, – крикнулон мне вслед, усиленно подмигивая, – похоже, допоздна не увидимся!

Он понятия не имел, куда я еду, но уже и тоутешало, что он не сомневался, что я вообще вернусь. Может, все не так страшно,думала я, усаживаясь на мягкое заднее сиденье лимузина. Но тут мне пришлосьприподнять платье, ноги коснулись ледяной кожаной обивки, и по всему телупрошла дрожь. Нет, скорей уж все будет так паршиво, как ожидалось с самогоначала.

Водитель выскочил из машины и побежалоткрывать мне дверь, но я вышла раньше, чем он успел это сделать. Я уже однаждыбывала в Метрополитен-музее – с мамой и Джил мы тогда смотались на денек вНью-Йорк «посмотреть достопримечательности». Не помню, что за экспонаты мы тогдавидели, помню только бесконечную белую лестницу при входе, чувство, что на неепридется взбираться вечно, и то, как болели мои ноги в новых туфлях, когда мывсе-таки добрались до верха.

Лестница была там же, где я видела ее ввоспоминаниях, но в сумерках выглядела по-другому. Я привыкла к унылым икоротким зимним дням, и мне было странно, что уже половина седьмого, а неботолько-только начинало темнеть. Этим вечером лестница выглядела по-королевски –нечасто такое увидишь. Она была красивее лестницы на площади Испании в Риме,красивее той, что ведет ко входу в библиотеку Колумбийского университета,красивее даже дух захватывающего подъема к Капитолию. Только взобравшись надесятую ступеньку этого белого великолепия, я поняла, сколько огорчений могутдоставить такие вот шедевры. В чьем воспаленном воображении могла родитьсямысль заставить женщину в узком платье до пола и в туфлях на шпилькахкарабкаться на эту Голгофу? Поскольку я не могла как следует возненавидетьархитектора – или даже тех, кто поручил ему эту работу, – я переложила всютяжесть их ответственности на Миранду, которая в последнее время выступала вроли явной либо неявной виновницы всех моих несчастий.

До верха было, похоже, не меньше мили, и ямысленно унеслась в те далекие дни, когда у меня еще было время ходить вспортзал и крутить педали велотренажера. Инструкторша, смахивавшая наактивистку гитлерюгенда, сидела на собственном миниатюрном велосипеде ивыкрикивала команды отлично поставленным армейским стаккато: «Крутите, крутите,дышите, дышите! Ну же, возьмите эту высоту! Вы уже почти на вершине, несбавляйте темпа! Сражайтесь не на жизнь, а на смерть!» Я закрыла глаза ипредставила, что бешено кручу педали, наезжаю на инструкторшу, но двигаюсьвсе-таки вверх, все время вверх. Ох, только бы не эта дикая боль во всей ступне– от мизинца до пятки. Еще десять ступенек, всего-то десять, Господи, неужелиноги у меня мокрые от крови? Неужели я так и явлюсь перед Мирандой – в потномплатье от Оскара де ла Ренты и с окровавленными ногами? Пожалуйста, ведь я ужепочти добралась, и вот я, – добралась! Конец. Вот так, наверное, чувствует себяспортсмен-легкоатлет, впервые становясь чемпионом мира. Я с наслаждениемперевела дух, запретила себе даже думать о победной сигарете и поправила свойнепритязательный макияж. Время быть леди.

Охранник открыл передо мной дверь, слегкапоклонился и улыбнулся. Может, он подумал, что я одна из приглашенных?

– Добрый вечер, мисс. Вы, вероятно, Андреа.Илана попросила вас присесть вон там, она сейчас подойдет. – Он отвернулся инегромко произнес что-то в закрепленный на рукаве микрофон, а услышав ответ,закивал: – Да, вон там, мисс. Она сейчас будет.

Я оглядела огромный холл, но прихорашиваться ирассиживаться мне не хотелось. Да и когда еще у меня будет шанс побывать вМетрополитен-музее вот так – совершенно одной. Кассы были пусты, в залах темно,от чувства причастности к мировой истории и культуре захватывало дух, а оттишины шумело в ушах.

Пятнадцать минут я бродила по залам, старясьне уходить слишком далеко от бдительного агента охраны; заурядной наружностидевушка в длинном темно-синем платье пересекла фойе и направилась ко мне. Меняпоразило, что девушка на такой работе (организатор немузейных публичныхмероприятий) может одеваться так скромно, и я почувствовала себя не в своейтарелке – словно провинциалка, вырядившаяся для светской тусовки в большомгороде. И как это ни смешно и ни грустно, именно ею я и была. Илане же,напротив, и в голову не приходило сменить рабочую одежду на что-нибудь болееэффектное, и, как я узнала позже, она этого никогда не делала.

«Да зачем? – смеялась она. – Ведь людиприходят сюда не на меня смотреть». Ее чистые русые волосы были уложеныаккуратно, но без всяких изысков, а коричневые туфли-лодочки уже давно вышли измоды. Но голубые глаза Иланы так и светились добротой, и я сразу поняла, чтоона мне понравится.