своему коммунизму, кэ-эк попрём к родимому! «Лучшая жизнь не за горами, она за бугром». Как наши комцарьки ни топчи Запад, а он знай прёт и прёт! Воистину, «как ни очищай атмосферу — пахнет загнивающим капитализмом»! Да, Запад гниёт, но хорошо пахнет! Нам бы хоть малюшенькую дольку того, что есть на гнилом Западе. Да что Запад! Вон африканская Ангола вдвое больше против нас тратит на здоровье. По-хорошему, — Митя кивнул на меня, — он должен быть на операции ещё вчера. А я только сейчас тащу на себе… У нас сорок миллионов нищих. Почему вы им не поможете? Что же вы стоите здесь на площади, греетесь себе с постамента на солнышке? Молчите?.. Выходит, «из одной недостаточно развитой мы выросли в одну достаточно неразвитую страну»? И это подавалось как «жить стало лучше, жить стало веселей!»?

— Но!..

— Но это же лично вы и ваши ученики сляпали нам таковскую нищую жизнь! И в этом нет вашей вины?

— Постойте, батенька! Конкретно… Какая моя вина?

— Прямая. «Русская интеллигенция не приняла революцию». Кто уничтожал и вышвыривал за границу интеллигенцию? Мозг нации!

— Не мозг нации, а говно! говно!! говно!!! Выслали за границу безжалостно — всех их вон из России! Без объявления мотивов — выезжайте, господа! Очистили Россию надолго! — прокричал вождь и меланхолически пожаловался: — А мне от интеллигенции попала пуля…

— А кого винить? Не ваша ли лютая ненависть к интеллигенции честно и добыла лично вам пулю? Увы, всякое усердие да оплачивается по курсу… А не вы ли отец иезуитской 58-ой статьи уголовного кодекса? По той статье миллионы легли под пулями и ещё больше оказались в заключении. Вас это не печалит? А кто уничтожил кулака, главного кормильца России? Вспомните Пензу![161] А кто грабил духовенство? А кто уничтожал церкви и церковников?

— Батенька, помилуйте! Да зачем вы вешаете на меня всех собак? Которое уже десятилетие я отошёл от дел?

— Вы-то отошли, но дела ваши живут и процветают. Вы показали, вы дали наглядные примеры…

— Стоп! Давайте сюда ваши наглядные.

— Пожалуйста. Кто учил!? «Морали в политике нет, а есть только целесообразность». «Будьте образцово беспощадны». «Грабь награбленное!». «Надо поощрять энергию и массовость террора». «Расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты». «На каждого интеллигента должно быть дело». «Социализм есть уничтожение классов». «Упразднить крестьянство!». «В борьбе за власть все средства хороши!». «Затравить, но в формах архивежливых»… Кто всему этому учил?! Так что вы показали товар лицом, дали наглядные примеры, и ваши схватчивые ученики не дают вашим делам умереть, продолжают вами начатое. Вы живее всех живых в их делах! Как народ говорит? Маленькая собачка лает, глядя на большую. Если б она только лаяла. Но она ещё и кусает! Если б она только кусала. Но она ещё и загрызает насмерть. Во всех этих ГУЛАГах не полегло ли с пол-России? И в этом вашей никакой вины? Анри Барбюс ясно написал: «Сталин — это Ленин сегодня». О чём ещё говорить? Чему учили, то верные соратнички-ученички и спекли…

— Откуда вы, молодой человек, всё это знаете? Всё это у нас опубликовано?

— За бугром всё давно опубликовано. И забугорное радио об этом поёт на все лады, едва продравши глазки. А мы слушаем ночами все ваши давешние секреты от народа. Как ни глушат вражий голос из-за бугра — доходит!

— Архивозмутительно! Старые бабы! Идиоты! Шалопаи! Шуты гороховые! Щенки! Даже забугорную хрипелку не могут заткнуть! Ну как тут не задумаешься над новой г`еволюцией? Ка-ак не хватает им, олухам, меня!

Слова выпали. Вождь осёкся и замолчал, сердито и трудно собирая слова в новую мысль.

— А знаете!.. — пожарно выкрикнул Митечка и конфузливо запнулся.

Похоже, он тоже не знал, что сказать, и наклонился к моему уху.

— Слышь! Пошурши… Подучи, что б такое мякенькое ему сказать? Надо бы выдернуть его из оцепенелого смятения.

— А зачем выдёргивать? Пускай подумает. Что это ты какой-то добренький к этому каменному старику?

— Да чёртова жалость куснула, якорь тебя!

— Тут не говорить… Раз ты такой плаксун, то чего не таскаешь ведёрушко для слёз? Имей, текучий, на крайность хоть платок… Слёзки утирать. А у меня платка нету. Не знаю привычку носить.

Но Митрюшка и без платка нашёлся что крякнуть.

— А знаете!.. — обрадовался он своей свежей мысли. — А знаете, вы стоите почти на окраине города?! А в центре, у театра, у райкома «лучший ученик Ленина», ваш «ученик»?

— Любопытно б узнать, кто это, — хитровато прищурил вождь один глаз. — «Светоч коммунизма» со стальной фамилией? Если и был он прилежным учеником, так это в духовной семинарии, где отхватил высшую отметку за тридцать седьмой псалом псалтыри: «И я сказал: да не восторжествуют надо мною (враги мои)».

— 37-й псалом и 37-й год. Случайное совпадение?

— Гм…

— Вы видаетесь хотя бы ночами?

— Нет.

— Со своих бугров видите друг друга?

— Нет.

— Единодержец смотрит как истинный театрал и на театр и на райком. Они почти рядом. И умей видеть сквозь дома, вы б увидели «ученика» со спины. Он стоит к вам спиной. Памятник «ученику» окружён с трёх сторон трибунами и втрое выше памятника вам, безо всяких там трибун. Как вы к этому относитесь?

— С иронией. «Великий кормчий» у себя на родине, я же здесь в гостях. Как и подобает, ученик идёт дальше учителя. Мой ученик пошёл выше. Он ближе к тамошним руководителям, — вскинул руку кверху. — Как-никак, учился в духовной семинарии…

— А что вы скажете… Вы не думали, зачем вы здесь стои́те?

Вождь хитро ухмыльнулся:

— А партийная дисциплинка, батенька. Раз партия поставила — стой! Я как все винтики…

— Да? Винтики декретов не подписывают! Вы помните свой декрет[162] о памятниках?

— Ну, как же?! Как же?!

— Тем декретом вы смахнули более трёхсот памятников. А среди них были мировые шедевры! А что взамен? Во всех городах, во многих сёлах, на предприятиях, в учреждениях, в школах, в институтах — везде лично вам памятники. Везде вы с протянутой рукой. То у вас кепка (иногда бумажный свёрток) в руке, то рука пустяком. Вот и весь ассортимент памятников социалистической революции?! Десятки тысяч ширпотребок одному человеку! Ей-богушки, не маловато ли?

— Батенька, не перегибайте палочку. После моей кончины разве Надежда Константиновна не просила, чтоб не ставили мне памятников? Чтоб не присваивали моё имя заводам-фабрикам?

— Надежда-то Константиновна просила. Но почему вы молчали ещё до кончины? Ещё при вашей жизни Рогожскую заставу в Москве переименовали в площадь Ильича. Почему вы промолчали? Молчание не знак ли согласия? А