с Томасом Квиком по-прежнему было понятно далеко не всё, однако он выступал в качестве консультанта прокурора и следователя. В слушании по делу об убийстве Терес он рассказал, что проверил работу памяти Квика и пришёл к выводу: память функционирует в рамках нормы.

Кое-что в рассказах Квика было практически невозможно объяснить. На первых допросах его описания Терес и жилого района Фьелль были полностью ошибочны, но со временем ему удалось «вспомнить» такие подробности о жертве, окружении и самом преступлении, что даже простому обывателю становилось неясно: как человек может помнить такие детали спустя столько лет?

На этот вопрос у Кристиансона был чёткий ответ. В суде Хедемуры он рассказал, что «травмирующие события хорошо запечатлеваются в памяти, однако существуют защитные механизмы, вытесняющие подобные образы из сознания». Это суждение прекрасно объясняло сразу два факта — ошибочные воспоминания Квика и возникающие в его памяти мелкие, но очень точные детали.

Помогая с расследованием преступлений Квика, Свен-Оке Кристиансон читал лекции о своём пациенте, собеседнике и объекте исследования. Дав показания в суде по делу об убийстве Терес, он, не дожидаясь приговора, провёл в Гётеборге встречу с громким названием «Как понять серийного убийцу?»

На встречу пришло довольно много людей. Первое, что они увидели, была огромная фотография Томаса Квика и его сестры-близнеца на большом экране. Их сфотографировали в летний день у домика бабушки и дедушки, рядом с клумбами цветущих роз. На близнецах нарядная одежда: на ней — юбка, на нём — короткие штанишки. Они держатся за руки и выглядят вполне счастливыми.

«Можно ли, взглянув на этих детей, понять: кто из них станет серийным убийцей? — задал риторический вопрос Кристиансон. — Я считаю, что человек не рождается маньяком: он им становится. То, что Квик сделал с Терес Юханнесен, невозможно понять. Но мы можем объяснить, как он дошёл до этого и какова его логика. Нередко совершение преступления — это выплеск мыслей, чувств и воспоминаний, с которыми человек не в состоянии справиться».

Похоже, никому не было дела до того, что Кристиансон с самого начала заявил о виновности своего пациента, что он открыто говорил о нём и показывал фотографию его сестры-близнеца, которая в тот момент пыталась сделать всё, чтобы никто вообще не знал о том, что у неё есть брат.

Зрители завороженно внимали объяснениям Кристиансона, основанным на столь популярной в Сэтерской клинике теории объектных отношений.

«Убийства можно рассматривать как своего рода повествование серийного убийцы о собственных травмирующих воспоминаниях», — утверждал Кристиансон, вторя словам своей наставницы — Маргит Норель.

С Томасом Квиком теперь работала сплочённая команда, где ни у кого не возникало сомнений относительно его вины. И все они твёрдо придерживались этой позиции. В своей книге «Расширенная методология допроса и собеседования» Свен-Оке Кристиансон выражает «особую благодарность» Маргит Норель и Биргитте Столе за «высокую компетентность».

Будущее казалось очевидным: новые расследования и новые обвинения.

Квика признали виновным в убийстве Терес. Приговор был очень подробным и, на первый взгляд, хорошо обоснованным. Но в деле прослеживалась одна особенность: многое указывало на то, что Квик создал свою историю благодаря статьям норвежских газет.

Да и рассказ его казался нелепым: в своём описании он промахнулся абсолютно во всех случаях. Однако эти ошибки постепенно исправлялись, и происходило это на допросах, которые проводил Пенттинен. Весь процесс занял три с половиной года.

Как же получилось, что приговор сумели так грамотно обосновать?

Я ещё раз просмотрел материалы и понял: некоторые «доказательства» вообще не представляли никакой ценности.

Следователи утверждали, что Квик высек на дереве какой-то знак — позднее его обнаружили в Эрьесском лесу. Но что на самом деле рассказал Квик? По его словам, у озера Ринген было дерево толщиной с мужское бедро. На этом дереве Квик якобы высек квадрат, в котором горизонтально расположил букву Y, начинавшуюся в одном из нижних углов фигуры. Однако сколько бы следователи ни искали такое дерево, найти его так и не удалось. Наконец, они заметили маленькую берёзку с трещиной в стволе или, возможно, какой-то зарубкой. Правда, росло это дерево совершенно в другом конце леса. Трещина ничем не напоминала описание Квика; более того, с момента исчезновения Терес прошло немало времени и дерево подросло, так что тогда, в 1988-м, убийца едва ли мог оставить какие-то зарубки «на будущее» именно на нём.

Было и ещё одно доказательство. Квик утверждал, что во Фьелле лежали доски, которые растащили дети. Однако оказалось, что доски появились в этом месте лишь через несколько дней после пропажи девочки.

В сознании Квика Фьелль был небольшим посёлком с низкими виллами на одну семью, и всё же там был банк или магазин. Однако Сеппо Пенттинен по привычке предпочёл услышать лишь то, что ему было нужно, и преувеличил значение того факта, что Квик знал о закрывшемся банке.

Подобных этому «обстоятельств» было предостаточно — вплоть до самого важного доказательства, которое суд подчеркнул в своём решении:

«Однако совершенно особым обстоятельством является его упоминание об экземе на локтевых сгибах Терес. Это обстоятельство не было известно полиции; мать Терес также не говорила об этом, пока полиция, узнав информацию от Томаса Квика, не спросила её».

Но что можно найти в материалах следствия об этой крайне важной детали?

Во время следственного эксперимента во Фьелле 25 апреля 1996 года Квик случайно обмолвился: он «помнит, что у Терес на руке был какой-то шрам, и, говоря об этом, показывает на свою правую руку». Больше он ничего не смог сказать.

Когда девочка исчезла, полиция попросила её мать заполнить анкету с указанием особых примет. В графе «шрамы и иные особенности» она отметила родимое пятно на щеке, но ни слова не написала об экземе.

Норвежские следователи связались с матерью Терес, и та пояснила, что девочка страдала от экземы на локтевых сгибах. Летом ей становилось лучше, и женщина не могла точно сказать, было ли у Терес в день исчезновения воспаление или просто какая-то ссадина на руке.

Перед следующим допросом Квика — 9 сентября 1996 года — норвежцы сообщили об этом Сеппо Пенттинену, и он вновь решил поднять данный вопрос.

Пенттинен: На нашем следственном эксперименте мы или вы упомянули кое-что о внешности Терес. В частности, вы говорите, что у неё было что-то похожее на шрам либо на одной, либо на обеих руках — я точно не помню. Во всяком случае, на этой части тела.

Томас Квик: Да.

Пенттинен: А что вы можете вспомнить об этом сейчас?

Томас Квик: Я не знаю.

Пенттинен: Вы помните, что упомянули